Значит, налицо была проблема. Патрис Леду позвонил адвокату, чтобы разъяснить ситуацию.
Уоррен Битти через адвоката сообщил, что у него со мной договор, и он хотел бы, чтобы этот договор соблюдался. Я недоумевал. Я ничего никогда ни с кем не подписывал. Тогда Патрис Леду провел собственное расследование и все выяснил.
Маржори, представлявшая интересы Изабель, сделала вид, будто представляет и мои тоже, она уступила ему права на «Голубую бездну», чтобы проще договориться по «Иштару». Обычным телексом передала права на «Голубую бездну» за 25 тысяч долларов. Она не имела никакого права и тем более разрешения так поступить, но людей, злоупотребляющих белым порошком, такие мелочи не останавливают.
После того как права, переданные по телексу, были у него в кармане, Уоррен отправился к своему приятелю в «Фокс» и добился там аванса в 500 тысяч долларов на производство фильма.
Поэтому согласиться принять от меня 25 тысяч долларов для него означало вернуть «Фоксу» 500 тысяч, а Уоррен вовсе не собирался это делать, тем более что значительную часть суммы он уже потратил. Вот такое досадное недоразумение.
Изабель не имела ко всему этому никакого отношения и была огорчена, узнав о сложившейся ситуации.
Я еще не завершил работу над сценарием, который мне больше не принадлежал. Для того чтобы вернуть себе свои права, мне следовало судиться с Маржори, Уорреном и киностудией «Двадцатый век Фокс». Патрис Леду проконсультировался со своими адвокатами. Права останутся у американцев на десять лет.
Я не мог поверить, что самый важный фильм моей жизни, отчасти автобиографический, отражавший саму суть моего существования, больше мне не принадлежал. У меня украли мое имя, мою личность. Мою жизнь.
Патрис видел только одно решение: выкупить права у киностудии «Фокс». Все перевернулось с ног на голову! Я должен был купить у перекупщика права, которые он у меня украл. Даже хуже: Уоррен был оскорблен, он хотел, чтобы я перед ним извинился! Разоблачив его маленькую игру, я поссорил Уоррена с его большим другом в киностудии «Фокс».
Встреча была намечена в баре на Голливудском бульваре. Патрис в ускоренном темпе меня проинструктировал. Как с улыбкой спускать штаны. Получалось, что у меня не было выбора, и при малейшем промахе я мог лишиться прав. Патрис заставил меня идти туда, куда ноги идти отказывались.
Уоррен опоздал. Я воспользовался этим, чтобы подышать воздухом во дворе бара. Я клокотал от гнева, и эта буря готова была прорваться наружу. Я чувствовал, что не смогу продержаться и потеряю свои права навсегда. Поэтому принялся колошматить мусорные баки, вопя от злости и в кровь разбив кулаки. Потом вернулся в бар и обмотал кулаки салфетками. Буря миновала. Я мог теперь спокойно ждать Уоррена, который опоздал на два часа.
Он изобразил оскорбленную добродетель и ждал компенсации. Тогда я склонил голову, сжал зубы и произнес те слова, которые он желал услышать. Что я маленький придурок, который не оценил привилегии работать с ним, что я воспользовался его добротой, чтобы он позволил мне сделать мой малобюджетный французский фильм. Большего унижения я в жизни своей не испытывал.
Это была демонстрация злоупотребления властью во всей красе. Никакого величия души. Никаких угрызений совести. Просто отчужденность одного человека от другого.
У него в руке был муравей, и он ждал только одного неверного слова, чтобы его раздавить. Я впервые почувствовал на себе вредоносность власти. В дурных руках она служит не для созидания, а для разрушения.
Пока я произносил нежные слова, которые он желал услышать, я пообещал себе две вещи. Никогда больше не оказываться в такой ситуации и никогда не использовать силу как оружие массового уничтожения. Власть должна быть властью созидания и любви, а не истребления.
– 20 –
Через несколько недель я подписал контракт на свой третий фильм с киностудией «Гомон».
Прежде чем заняться новой версией сценария, мне следовало встретиться с одним человеком: Жаком Майолем.
Мы вышли на его след через посредничество итальянского адвоката, и оказалось, что с ним можно было связаться только по средам. Желая узнать, почему, мы выяснили, что он находился на острове Эльба и его нельзя было беспокоить во время тренировок.
Следовало ждать, пока он приедет в Марсель, чтобы повидаться с семьей. Однажды нам позвонил адвокат и наконец-то назначил встречу. Назавтра, в полдень, в Марселе, на вокзале Сен-Шарль.
Я пришел на встречу на час раньше, так мне было важно, чтобы она состоялась.
Наконец-то я встречусь со своим кумиром. Сердце у меня бешено колотилось. Я был счастлив, что встреча наконец произойдет, но заранее страдал оттого, что мой проект мог оказаться ему не по душе. Я хотел вдохновляться его жизнью, но не мог этого себе позволить против его воли, без его согласия.
Пять минут первого. Даже в толпе Жака Майоля было легко разглядеть. Он был единственный, кто шел с высоко поднятой головой и двигался в собственном ритме.
Он совершенно не замечал торопливую тысячную толпу, которая его окружала. Можно было подумать, что он шел по девственному лесу.
У него была дельфинья улыбка и маленькие усики а-ля Кларк Гейбл. Это был красивый мужчина, который держался прямо и смотрел вам прямо в глаза. Ничто его как будто не трогало и не волновало. Он лишь временно находился в мире землян и не собирался оставаться в нем надолго. Слишком шумно. Не хватает воздуха.
– Пойдем, посмотрим на море, – сказал он, едва мы представились друг другу.
Мы сидели в дальнем конце гавани, глядя на сверкающую воду. Это его успокаивало. Мы начали болтать. Обо всем и ни о чем.
Наша беседа была совершенно бессвязна и бессмысленна.
Он едва слушал то, что я говорил, постоянно меня прерывал, неточно отвечал на мои вопросы и внезапно проголодался. Можно было подумать, что передо мной подросток в пубертате. На самом деле это была рыба, которая билась, оказавшись вне своей стихии. День так и прошел: мы слонялись по Марселю и болтали, словно нам было по четырнадцать лет.
Внезапно оказалось, что он должен уйти: у него разболелась голова. Ему не хватало воздуха. У меня совершенно не было времени рассказать ему, что я собирался сделать, и я опасался, что мой проект станет так же сильно его заботить, как первые ласты. Но в последний момент он обнял меня и сказал:
– Это хорошо, что ты снимаешь фильм о голубой бездне. Люди должны знать. Сними его. Я тебе доверяю. Увидимся.
После чего пересек бульвар, не дожидаясь зеленого света, и четырежды чуть не попал под машину. Водитель-марселец со своим колоритным акцентом принялся его обзывать, но Майоль ничего не слышал. Его голова была уже под водой.
Патрис спросил меня, как прошла встреча, и я с легким сердцем соврал:
– Все хорошо. Ему очень понравилась идея, и он согласен участвовать в съемках!
