Жан Рено стал Энцо Молинари, и море стало ему другом на всю жизнь.
Съемки начались 11 мая, одновременно с Каннским фестивалем. Только одна из двух камер для подводных съемок была готова, а видео не работало. Поэтому ставить кадр приходилось вслепую, по стрелкам, насаженным на пластиковый визир.
В первый день море мы снимали совсем недолго. Половина группы была уже больна, другая половина пыталась установить аппаратуру на воде. Бардак получился полнейший. Рабочие разложили на палубе инструменты, которые из-за крена очень скоро оказались на дне.
На этом мы прекратили массовую порчу имущества. Маркус и я, мы спустились на 50 метров, чтобы собрать все утонувшие инструменты.
Понадобилось три дня в море, чтобы группа скоординировалась и смогла наконец снять наш первый план.
К сожалению, пленку приходилось отправлять на проявку в Париж, и я мог увидеть планы только через три дня. На картинке у Жака Майоля была отрезана голова и тонны синевы под ластами.
Кадр был поставлен слишком низко, три дня мы так и снимали. Я сразу изменил фокус и переместил рамку выше, но через три дня результат был не лучше: над головами была синева, а ласты я обрезал! Двенадцать дней ушло у меня на то, чтобы правильно выстроить кадр.
После двенадцати дней съемок у нас не было ни одного отснятого кадра. Ни одной секунды, которую можно было показать и которая вошла бы в фильм. Патрис Леду начал паниковать. У фильмов о море дурная репутация, и мне следовало непременно отснять несколько пригодных планов, в противном случае он остановит фильм.
В тот день море было спокойным, а команда молчаливой. Я спустился на сорок метров. Жан-Марк сделал несколько движений в сторону от своей чушки, затем настала очередь Жана. Синева была прекрасна и необъятна. Я надеялся, что этот материал уже сгодится.
Я поднялся на три метра за мои сорок минут декомпрессионной посадки. Достал несколько хохочущих коров и проглотил их, чтобы не умереть с голоду. Мне в воду опустили дощечку с сообщением: «Надо ехать в больницу. Срочно».
Я понял, что это про Жюльетт, которая вот-вот родится. И написал на доске: «Пришлите мне кислород». Кислород сокращает время, необходимое для декомпрессии, вдвое. Единственный недостаток – это приводит в состояние эйфории, что не вполне совместимо с вождением автомобиля.
Для того чтобы домчаться из Ле-Лаванду до больницы в Ницце, оставляя на дороге черный след, мне потребовалось меньше времени, чем нужно, чтобы это сказать.
– 21 –
Прекрасным вечером 22 мая 1987 года родилась Жюльетт Бессон.
Я страшно боялся взять ее в руки, но акушерка, ни о чем не спросив, сунула мне младенца.
И хотя меня объял страх, должен признать, что держать на руках новорожденного – самое прекрасное ощущение, какое существует на свете. У меня на глаза навернулись слезы, и я не смел даже вдохнуть. Хорошо, что я тренировался вместе с группой и мог задерживать дыхание более чем на четыре минуты.
Жюльетт была прекрасна, хрупка и безмятежна. Она стала доказательством того, что я существую, и я поклялся ей в вечной любви.
В тот же вечер нам прислали из Парижа съемочный материал. Три плана были просто великолепны. Фильм наконец начал жить, одновременно с Жюльетт. Но ничто не длится вечно, и счастье всегда короче несчастья. Погода испортилась, на море поднялись волны, а врачи обнаружили проблему с сердечком у Жюльетт. Плохо циркулировал кислород.
– У нее синдром голубого ребенка, – сказал мне врач.
Какая ирония!
Доктора все-таки хотели нас успокоить. Они назначили ей лечение и велели следить за состоянием ребенка по возвращении домой.
Съемки возобновились, несмотря на скверную погоду. Чтобы избежать плохой видимости, мы снимали все ночные сцены. В глубине, начиная с восьмидесяти метров, света нет. Поэтому все подводные сцены, подразумевавшие эту или большую глубину, мы снимали ночью на глубине тридцать метров.
Ночи были разные, перепады глубин бесконечные, но мы снимали планы один за другим.
Через восемь недель подводных съемок у нас накопилась добрая сотня отснятых планов. К нам присоединилась Розанна, и мы наконец смогли начать съемки на земле.
Сняв несколько сцен на Лазурном берегу, мы перебрались в Таормину, на Сицилию. Я мог наконец снимать те замечательные места, которые заприметил за несколько лет до этого, во время фестиваля.
Теперь мы снимали центральные сцены фильма, в которых люди встречаются, определяют свое отношение один к другому. Розанна и Жан-Марк, кажется, приладились друг к другу и даже были чуть ли не в начале маленького романа, и это меня не огорчало, совсем наоборот.
Я даже обеспечил им места на оперном спектакле, который давали в великолепном античном театре. В тот день, под предлогом головной боли, я оставил их одних.
Жак и Джоана ходили кругами, Жан-Марк и Розанна – тоже. В это же время Марк Дюре (Рикко в «Подземке») присоединился к своему брату Энцо, и они больше не расставались.
Таормина расположена на Сицилии, и чтобы там снимать, необходимо было попросить защиты. Исполнительный продюсер навел справки и договорился с местным крестным отцом. Так я оказался на съемочной площадке с тремя парнями из мафии. Они всегда держались немного в стороне и были не очень разговорчивы. Карманы их пиджаков оттягивали лежавшие в них тяжелые тупые предметы. Крестный отец делал доброе дело. Думаю, его забавляло следить за тем, как я дергался из-за всяких пустяков.
Однажды он застал меня в расстроенных чувствах. Я не мог выстроить план на приморском бульваре. Там были тысячи туристов, а местная полиция притулилась возле стеночки.
Капо спросил меня, что происходит, и я объяснил, в чем моя проблема. Он громко свистнул, чтобы привлечь внимание начальника полиции, и красноречивым жестом велел ему очистить набережную. Менее чем через две минуты набережная была пуста. Власть, которой обладают эти люди, вовсе не мифическая.
С того момента я испытывал к нему симпатию, и он позволил мне задать ему несколько вопросов, особенно один, который обжигал мне губы:
– Почему, когда вы приходите в полдень в ресторан, вы не заглядываете в меню, а хозяин все равно приносит вам еду?
Капо улыбнулся, его явно позабавила моя наблюдательность.
– Если хозяин ресторана признает нашу власть, он подает нам все лучшее, что у него есть, даже если это не очень вкусно, это не имеет значения. Но если он нас не признает… приносит меню, – ответил он, улыбаясь.
Можно было подумать, что я оказался в «Крестном отце».
Все время съемок этот человек провел в трех метрах от камеры, наблюдая за мной. Благодаря ему толпа рассеивалась, грузовые машины с техникой не требовалось запирать, оборудование не растащили, а поезда прибывали вовремя.
Съемочные дни были трудными, но это было счастье. Я этим счастьем наслаждался. Я знал, что оно не продлится долго.
