– Есть возражения, фратер?
Тот кашлянул, прочищая горло:
– Ну… Может быть… – и снова прокашлялся. – В сущности говоря, воздержание…
Руй Диас вскинул руку, обрывая едва начавшуюся проповедь:
– Они – воины. Мужчины, которым нужна разрядка. А перед лицом неизбежного одинаково грешны и тот, кто услаждал плоть в одиночестве, и тот, кто делал это в компании с другой плотью. Ты не находишь?
– Может быть, и так… – не без внутреннего усилия согласился монах.
– Так оно и есть, фратер… Нам надо держать отряд в покое. И для этого существует таинство исповеди. Чтобы все расставить по местам.
– Аминь, – со смехом сказал Диего Ордоньес.
Во всяком случае, подчеркнул Руй Диас, это следует довести до сведения всех и каждого. Положение у них щекотливое, непростое, прямо скажем, положение, и много чего придется показать и доказать, прежде чем они смогут чувствовать себя в безопасности. И он никому не даст сорвать этот замысел.
– За каждое нарушение дисциплины – тридцать плетей, – продолжал он. – За серьезные проступки – вздерну. Тому, кто оскорбит мавра, отрежу язык, кто убьет – повешу, но сперва отрублю руки. Кто изнасилует женщину, выдам властям Сарагосы, а они с него сдерут кожу заживо. Все понятно?
Воины угрюмо молчали. Осмысляли сказанное. Руй Диас оглядел их всех поочередно, и в глазах Минайи, оказавшегося последним, прочел безмолвное одобрение, столь нужное ему в эту минуту. Все уже было сказано.
– Ну и прекрасно, если так. А теперь поставьте-ка у въезда в лагерь виселицу с готовой петлей, да чтоб отовсюду было видно – пусть напомнит, если кто забудет.
Солнце уже светило во всю мочь и согревало утренний воздух в той части сада, где под богато изукрашенным арочным портиком стоял стол и два раскладных креслица, отделанных кожей. По столу были разложены пергаменты, на которых придворные картографы – у эмира Сарагосы имелись мастера этого дела – в подробностях изобразили северо-восточную границу страны. Мутаман после того, как они с Руем Диасом долго прокладывали маршрут предполагаемого похода на Монсон, только что ушел, и кастилец, оставшись один, в последний раз оглядывал карту. Пора было возвращаться в лагерь, где уже трое суток назад обосновалось его войско.
Хороший вышел разговор, удовлетворенно думал он. Шел легко и плавно, сильных расхождений не выявил. Мутаман умел задавать вопросы и, главное, выслушивать ответы – качество редкое для сильных мира сего. С кастильцем был любезен, расположен к сотрудничеству и склонен содействовать во всем, что потребуется. Оказался человеком даровитым, понимающим ценность нового приобретения и готовым извлекать из него пользу в полной мере. Беседу вел уважительно и учтиво, порою слегка насмешливо – чтобы собеседник знал свое место и не забывал, какое расстояние разделяет их, однако ни разу не выказал пренебрежения или высокомерия. Разумеется, в этом был расчет, однако собеседники, сколь бы розно ни было положение монарха и наемного воина, они явно нравились друг другу. Искренность и самообладание кастильца и умная благорасположенность мавра способствовали тому, что разговор тек столь легко, сердечно и непринужденно. Мы с ним – одного поля ягоды, подумал Руй Диас, и при одном раскладе смогли бы стать друзьями, а при другом – так же, совершенно естественно, уважительно и спокойно – смертельными врагами на поле брани.
Руй Диас собирался скатать пергаменты в трубку, когда заметил Рашиду, сестру эмира. Она прогуливалась по саду вместе со своей тетушкой, а перед ними шла чернокожая рабыня. От портика их отделял фонтан, окруженный кустами роз и горшками цветов. Женщины остановились и сквозь завесу воды с любопытством смотрели на кастильца, поднявшегося при их появлении. Рашида была без покрывала, с заплетенными в косу волосами, в наброшенной на плечи полупрозрачной черной шали, в простом домашнем платье из серого шелка.
– Доброе утро, чужестранец. Вот нежданная встреча.
Быстро пошептавшись с тетушкой, которая, судя по всему, не советовала ей этого, Рашида обогнула фонтан и сейчас без тени смущения, но даже с некоторым вызовом стояла перед портиком. Чуть хрипловатый голос – Руй Диас слышал его впервые – произносил испанские слова чисто и очень правильно. Эта женщина, в которой смешалась кровь двух рас, была уже не в первом цвете юности, однако блистала величавой зрелой красотой.
– Не знала, что вы здесь. – С этими словами она набросила шаль на голову.
– Мы тут беседовали с вашим братом.
– Понимаю…
Рашида задумчиво протянула это слово и улыбнулась – похоже, каким-то своим мыслям. Под ослепительным сиянием, заливавшим сад, зелень глаз казалась совсем прозрачной. И это подчеркивало смуглоту лица – слишком темного для христианки, но слишком светлого для мавританки.
– Готовили победоносный поход?
– Ну, что-то в этом роде… «Если Всевышнему будет угодно», сказал он.
– Имя Аллаха не сходит у Мутамана с уст. Он очень набожен. – Рашида поглядела с игривым любопытством. – А вы?
– В меру.
– Молитесь?
– Читаю свои молитвы, как люди вашего племени – свои.
Она перевела взгляд на карту. И палец с длинным выхоленным ногтем задвигался по горам и долам. Руй Диас отметил, что руки у нее тонкие и ухоженные, тыльные стороны ладоней расписаны узорами из хны, пальцы унизаны кольцами, а на запястьях при каждом движении сверкают и позванивают браслеты.
– Вы, наверно, скоро отправитесь воевать?
– Это зависит от воли вашего брата.
– Понимаю… – повторила она.
Она с задумчивым видом склонила голову набок, продолжая с откровенным и дерзким любопытством в упор смотреть на Руя Диаса. А тот чувствовал, что от ее кожи или плоти исходит сквозь шелк ароматное тепло – и это не благовония.
– У вас в Кастилии жена?
– Да.
– Как же иначе… – Вновь дрогнули в улыбке ее губы.
Красиво вырезанные, чувственные и пухлые, они вселяли в кастильца смутное волнение. Он подумал о Химене. О ее холодной и неяркой красоте истой астурийки. О ее почти по-монашески сдержанной замкнутости. О том, как давно уже он пребывает вдалеке от Сан-Педро-де-Карденья. От Химены и дочерей. Как давно не прикасался к женщине.
– Вам нравится сад?
– Очень.
Рашида повернулась, показывая на фонтан и цветник. Тетушка и невольница в ожидании стояли на прежнем месте.
– Его приказал разбить мой отец, упокой Аллах его душу. Чтобы возместить, как он сказал, те времена, когда у его прапрапращуров были перед глазами только камни да песок. Я гуляю по нему каждое утро. – Она показала на кувшин, который рабыня прижимала к груди. – А потом сижу здесь под портиком, читаю…
– Простите, что занял ваше место.
– Ну что вы… Какие пустяки, не беспокойтесь.
