– Сестра поставила меня в неловкое положение, – сказал Мутаман. – Точней говоря, не сестра, а ты.
– Сеньор, я совершенно не…
Эмир нетерпеливым движением заставил его замолчать. Глаза его больше не смеялись.
– Рашида попросила у меня позволения… хочет пригласить тебя в свой загородный дворец возле реки. Он достался ей после смерти мужа. Красивое место… Она устраивает нечто вроде прощального ужина. Что скажешь?
Руй Диас, растерянно помолчав, ответил:
– Не знаю, что сказать, государь… Но все же мне кажется, это будет против правил и вопреки обычаям.
– Да, – согласился Мутаман. – Совершенно наперекор. Но говорю же – она взбалмошна, своенравна и упряма, привыкла, что все выходит по ее. Но мы с ней ладим, и, если что-то может доставить ей удовольствие, я стараюсь не препятствовать.
– А вы, государь, почтите пир своим присутствием?
– Вряд ли… – качнул головой Мутаман. – Рашида любит, чтобы все вели себя непринужденно, а при мне будут церемониться. Она хочет созвать нескольких своих друзей и потешить тебя нашей музыкой. Похвастаться перед тобой, как я догадываюсь.
– Я должен принять приглашение?
– Почему бы и нет? Рашида порадуется, а ты приятно проведешь вечер.
– У меня, государь, нет подходящей к случаю одежды.
– Да по́лно! Шелковый кафтан-альхуба, в котором ты был тогда, вполне сгодится. Ну или я дам тебе по такому случаю новый. Помимо всего прочего, в этом имении есть наши знаменитые арабские бани, лучшие во всей Сарагосе… – Он сделал вид, что принюхивается. – Там сможешь привести себя в должный вид. После стольких учений в поту и пыли и стольких ночевок в палатке мытье тебе не повредит. А? Как ты считаешь?
– Возможно.
– Не в пример христианам, мы, агаряне, блюдем телесную чистоту – совершаем омовения перед каждой молитвой. Не то что вы, необрезанные, – ходите неопрятные и вонючие, живете по-свински да еще кошек жрете…
– Ни разу в жизни не пробовал.
Эмир расхохотался:
– Так меня пугали в детстве мои няньки и мамки. Будешь плохо себя вести – будешь кошек есть, как христианин. – Он снова рассмеялся. – И я это запомнил. И долго верил, что вы употребляете их в пищу… Скажи, Лудрик, мог бы ты съесть кошку?
– Да съел бы, наверно. В осаде, например, сидя… С голоду чего только не съешь.
– Ничто так не способствует перемене вкусов, как голод, а?
– Конечно.
Мутаман рассматривал Руя Диаса так, словно тот предстал ему в новом свете. Глаза его искрились причудливым сочетанием любопытства и насмешки, и непонятно было, что преобладало.
– Как по-твоему, она привлекательна? – вдруг осведомился эмир. – Она, конечно, уже не в первом цвете молодости и вдова, но все же… Хотелось бы знать твое мнение.
– Вдова или не вдова, но женщина она… – Руй запнулся.
Он хотел бы тут и остановиться, ибо ничего подходящего в голову не приходило, однако Мутаман оказался настойчив:
– Ну, договаривай.
– Я и говорю, государь. Женщина она… Ну… Роскошная.
Эмир снова расхохотался:
– Да? Ты так считаешь? Вразуми меня Всевышний… Я вот никогда не считал ее роскошной женщиной. Но, впрочем, какой с меня спрос – я ведь ее брат. Другими глазами смотрю…
Он снова выглянул в окно, скрестил на груди руки. В небе черный цвет теперь окончательно победил красный.
– Прими ее приглашение, – сказал он, не оборачиваясь.
– Это приказ, государь?
– Можешь считать так. Хотя желание Рашиды – больше чем приказ.
VI
На следующий день Руй Диас отправился за новым конем.
Их у него было два: один – для похода, другой – для боя, и вот этот-то в последнее время стал терять силы и явно проситься в почетную отставку: хозяин убедился в этом, когда преследовали отряд мурабитов. Нужен стал третий конь – здоровый и резвый, способный выдержать предстоящую кампанию с более чем вероятными тяжелыми боями. И вот, во исполнение этого намерения Руй Диас вместе с Минайей и Якубом отправился к Али Фараху – лучшему, как ему сказали, коннозаводчику в Сарагосе, поставлявшему скакунов и для самого эмира.
Конюшни располагались в предместье на другом берегу реки: среди деревьев стоял большой дом с крытыми стойлами для лошадей, окружавшими площадку для выездки. По дороге аль-Хатиб рассказал, что владелец – человек весьма состоятельный – привозит из Рифа и из франкских стран жеребцов-производителей и, скрещивая их с местными кобылами, успешно выводит новую породу.
– Какая честь для меня, Сиди… Счастлив принимать вас у себя.
Али Фарах, которого известили заранее, встречал гостей на пороге. Этот располагающий к себе тучный бербер был весь в белом – от тюрбана до бабушей, – доказывая тем самым, что можно провести целый день среди животных и сохранить незапятнанную чистоту. Оливковая смуглота лица, густая черная борода, в которой уже светились белые нити. Выговор уроженца Северной Африки. Ходили слухи, что прежде, чем перебраться со всеми накоплениями на Полуостров и начать новую жизнь, он промышлял в Фесе сводничеством.
– Строевого? Разумеется. Понимаю. Нужен добрый конь, выносливый в походе, послушный в бою. У Али Фараха есть то, что вам подойдет.
Он неизменно говорил о себе в третьем лице, как будто исполнял секретарские обязанности при себе самом. Угостил гостей травяным чаем с какими-то сластями под навесом в саду – день был ослепительный – и, учтиво поговорив о пустяках, повел их в конюшни.
– Есть ли какие-нибудь особые требования, Сиди?
– Да нет… Обычные: хорошего роста, с широкой грудью, круторебрый, с крепкой роговой подошвой и высокой пяткой, чтоб можно было без опаски ступать по камням и гальке.
– Полностью выезженного?
– Нет, только чтобы умел самое основное. Прочему его обучит хозяин.
– Само собой… Какой суммой располагаете?
Руй Диас покосился на своих спутников.
– Смотря что предложите, – ответил он осторожно. – И сколько заломите.
– Славнейшему христианскому военачальнику это обойдется недорого.
– Надеюсь, потому что не у каждого христианского военачальника денег в избытке.
Бербер рассмеялся. С удовольствием оценив шутку.
– Доверьтесь Али Фараху.
– Разумеется. Уже доверился. Слепо.
Али Фарух ответил, как если бы слова кастильца были сказаны всерьез:
– Большая честь для меня.
– Для меня – не меньшая.
Облокотившись на изгородь, они стали наблюдать за тем, как конюхи одного за другим выводят в круг превосходных коней – невысоких в холке, горячих арабов и более крупных франкских жеребцов.
