– Как вам этот вот, Сиди?
– Неплох.
Али Фарах, дока в своем ремесле, краем глаза следил за покупателем, однако Руй Диас сохранял полнейшую невозмутимость, ибо знал, что любой признак одобрения немедленно повысит цену. Минайя и аль-Хатиб стояли молча.
– А этот?
– И этот недурен. Разве что саблистость задних ног маловата.
– Удивительно слышать такое. Али Фарах ничего не замечает.
– Чему же тут удивляться – Али Фарах хочет продать мне его. И полагаю, не за бесценок.
Бербер засмеялся благодушно:
– Молва не лжет о вас, Сиди… Вы сущий дьявол во плоти.
– Только если покупаю коня и мне хотят всучить негодный товар.
– Ха-ха.
По его приказанию конюхи увели коней. Руй Диас повернул голову и встретил смеющийся взгляд радушного хозяина.
– Простите за откровенность, – сказал бербер, – но вы, сеньор, выдержали испытание мало сказать достойно!
– Какое испытание?
Живые глаза торговца продолжали смеяться.
– Те кони, которых Али Фарах показал вам только что – превосходны. Но вы правы – не самые лучшие. И для такого знатока он приберег кое-что совсем особенное.
Он снова что-то сказал конюхам, и те вывели на круг нового коня – рослого светло-серого в яблоках красавца с надменно посаженной благородной головой. Безупречное сложение, широкая грудь. Он нетерпеливо и сильно раздувал ноздри, словно просясь на простор, где понесется, не чуя поводьев.
– Что скажете об этом, Сиди?
– Сколько ему?
– Скоро будет пять. Обратите внимание – какая поступь, какая мускулатура… Он выращен не в стойле, а на воле, на хороших лугах.
Али Фарах говорил с законной гордостью обладателя. Руй Диас, понимая это, пожал плечами:
– Неплох, неплох…
Бербер впервые за все это время утратил сдержанность:
– Неплох? – В голосе его звучала неприкрытая обида. – Этот? Да разрази меня гром, если это не лучший конь из всех, какими владел Али Фарах за всю свою жизнь! И жизнью своей за это ручается. Жизнью и достоянием!
Руй Диас, не отвечая, разглядывал жеребца. С первого взгляда он не заметил ни малейшего изъяна и потому вышел на площадку и приблизился к коню вплотную. Взял поводья из рук конюха и повел коня, следя за каждым его движением. Тот двигался со спокойным достоинством. Лошади, подумал Руй Диас, умом не блещут, но удивительно тонко все чувствуют. И этот вот сразу распознал в нем подходящего себе хозяина.
– Ты славный малый, – шепнул он ему на ухо.
И конь, словно поняв эти слова, негромко заржал.
Руй Диас чувствовал, как обдает его теплое влажное дыхание. И ласково потрепал коня по короткой гриве, по холке, где под шерстью, на совесть промытой и вычищенной, проступали вены, свидетельствуя, что животное здорово и что у него отличное кровообращение. Потом пощупал мускулы и крепкий прямой хребет, способный выдержать тяжесть галисийского седла и всадника в полном вооружении. Осмотрел зубы, оценил постановку ног и потрогал крупные твердые копыта, еще не знавшие подков. Взглянул туда, где в ожидании стояли Али Фарах, Минайя и Якуб аль-Хатиб, и после этого шепнул, почти касаясь губами уха коня:
– Назову тебя Бавьекой
[17].
Загородный дом покойного мужа Рашиды стоял на самом берегу реки, в зеленой свежести фруктовых садов. Водочерпалка по трубам подавала воду в огороды и в сад, и птичьи трели заглушали плеск и журчание.
Руй Диас дивился всему, что видел, и представлял, как же здесь должно быть прекрасно в самое лучшее время года, когда деревья густо покрываются листвой и зацветают. Ничего подобного он в жизни своей не видывал и невольно сравнивал изысканную роскошь, бросавшуюся в глаза, при дворах мусульманских государей – и едва ли не первобытную простоту христианских, обиталища которых по уюту и удобству остались почти такими же, как во времена готов.
– Да ну их, этих неженок, – разворчался как-то Диего Ордоньес, когда Руй Диас поделился с ним своими мыслями. – Покуда будут веять своими благовониями, да разбивать сады, да толковать свой Коран, мы им хребет сломаем. Обабились вконец! Они потому и вывозят мурабитов из Африки, что те, в отличие от них, еще похожи на мужчин. И потому мы, хоть и моемся реже, засунем им их Коран куда не надо.
Сейчас Руй Диас улыбался, вспоминая своего бранчливого сподвижника. И то, как настойчиво Мутаман советовал не пренебрегать приглашением Рашиды. Что же, решающий довод в пользу согласия был таков: перед началом похода не помешает один день упоительного безделья и отдыха. Приятное времяпрепровождение – музыка, вкусная еда, беседы, – а потом он снова станет Сидом Кампеадором.
Баня – хамам, как называют ее мавры, – была истинным чудом: вода нагревалась в котле и по хитроумному переплетению труб поступала в бассейн, украшенный резными арабесками. Бассейн был локтей двадцать в длину и столько же – в ширину, а вокруг него стояли мраморные столы, где можно было прилечь отдохнуть или чтобы искусные руки банщиков размяли тело.
Вынырнув из облака благовонного пара, клубившегося над поверхностью воды, Руй Диас, освеженный и взбодрившийся, отряхнулся, как большой пес, и завернулся в полотенце, поданное служителем. Он впервые испытывал подобные ощущения и дивился тому, с какой благодарностью отзывалось на эту сладостную новизну его задубевшее в тяготах войны тело.
– Не угодно ли, Сиди, чтобы вас растерли?
Служитель, а верней, управитель был рослый и крепкий евнух средних лет с бритым черепом и серебряными серьгами в ушах. От испарины кожа его блестела, будто смазанная маслом. Он встретил кастильца при входе, показал ему новое платье из кордовской парчи, присланное эмиром, чтобы он достойно выглядел на пиру. Приглашено, сказал евнух, человек двенадцать званых гостей. Все – близкие друзья госпожи Рашиды.
– Угодно, – ответил Руй Диас после краткой заминки. – Только недолго.
Он обвязал полотенце вокруг пояса и побрел в клубах пара, пока не повалился вниз лицом и с закрытыми глазами на мраморный стол, застланный простыней.
– Доверите мне или желаете женщину?
Руй Диас удивленно открыл глаза:
– Не знал, что тут можно выбирать.
– Как же иначе, Сиди.
– Думаю, женщина больше подойдет.
