– Хочу выпить… – сказал Минайя.
Он поднялся с чашей вина в руке. И следом шумно встали все остальные.
– За кого? – спросил Ордоньес.
– За наших павших. – Минайя поглядел на франков, сидевших напротив. – За наших и за их.
– З-за х-храбрецов, – подвел итог Педро Бермудес: голова у него была обвязана, и он опирался на пастуший посох.
Пленные в нерешительности переглянулись, а потом самый старший – покрытый шрамами седой ветеран – взял свой кубок и тоже поднялся. Остальные последовали его примеру, и все выпили – за исключением брата Мильяна, который лишь на мессе пригубливал разведенное вино, и Якуба, который в знак уважения приложил правую руку к сердцу.
Встал и Руй Диас, а Беренгер Рамон, насупленный и хмурый, остался сидеть, не поднимая глаз, скрестив руки на груди.
– Не хотите выпить в память ваших воинов, сеньор граф?
– Отстань.
– Нехорошо это, сеньор.
– Иди к дьяволу.
Руй Диас выпил и сел. Миг спустя граф взглянул на него.
– Ну, надумал уже, какой взять выкуп? – осведомился он с нескрываемым пренебрежением. – Что попросишь в обмен на мою свободу?
Кастилец кивнул:
– Да, еще несколько дней назад мы с моим повелителем эмиром Мутаманом пришли к согласию.
– Воображаю…
Руй Диас кивнул:
– Человек вашего рода и положения не может стоить меньше пяти тысяч марок золотом и серебром. Таково было наше общее мнение.
– Что за ерунда!
– Вы себя недооцениваете, сеньор.
– Да я не располагаю сейчас такими деньгами! Я сильно потратился на эту кампанию!
Руй Диас движением руки как бы отмел эти доводы:
– В Барселоне есть иудеи-ростовщики, которые с удовольствием ссудят вас деньгами – под разумный процент, конечно. Да и эмир Лериды, по чьей вине вы оказались здесь, мог бы оказать содействие.
Если бы улыбки можно было различать по цветам, ту, что появилась на лице графа, следовало бы назвать «черной». Ибо самая черная злоба, как пена, выступила у него на губах – злоба вкупе с коварством и презрением.
– И что же – эмир поверит мне на слово или я останусь в плену, пока не привезут выкуп?
Руй Диас воззрился на него в притворном удивлении. Все это явно начинало забавлять его.
– Я ведь не сказал, что сумма выкупа будет именно такова. Я сказал всего лишь, что мы с эмиром обсуждали это.
– Надеюсь, вам не придет в голову увеличить ее.
– Ну, это будет зависеть кое от чего…
Беренгер вновь взялся за бороду. Он был явно сбит с толку.
– Очень подлая манера торговаться, – произнес он чуть погодя.
– А я-то думал, здесь вам хорошо… Приятно. Вкусное угощение, солнечный день, и все живы. – Он показал на соседний стол. – По крайней мере, они и мы.
Самое время, решил он наконец. И внимательно всматривался в искаженное ненавистью лицо графа, в суженные бешенством зрачки голубых глаз, зная, что сейчас надо сделать следующий ход в затеянной им игре. Не торопясь, очень спокойно он достал из-за пазухи и развернул документ на пергаменте:
– Прошу вас, прочтите это, сеньор, он составлен на двух языках – по-арабски и на вашем.
– Что это? – спросил граф опасливо.
– Прочтете – узнаете.
Беренгер Рамон принялся читать. Дочитав, покраснел и швырнул пергамент на стол:
– Мутаман, видно, спятил, если думает, что я подпишу документ, по которому ему отходят Монсон и Альменар.
– Но ведь они не ваши, сеньор.
– Они принадлежат эмиру Лериды, а он – мой данник. И союзник. Я не могу сделать вид, что меня это не касается.
– Захотите – сможете. Тем более когда на кону – ваша свобода.
– А что будет, если я не подпишу и откажусь платить выкуп?
Руй Диас пожал плечами:
– Это не мне решать. Но полагаю, вам придется долго сидеть в темнице в Сарагосе по воле моего эмира. – Он показал на шестерых франков и понизил голос. – А вот их судьба – в моих руках.
– То есть…
– То есть я с душевной болью – ибо они отважные рыцари – принужден буду их всех обезглавить.
Кулак Беренгера Рамона, опертый о стол рядом с рукописью, сжался так, что побелели костяшки пальцев.
– Негодяй!
Руй Диас принял оскорбление с большим хладнокровием:
– Таков обычай. Не я это придумал. А с другой стороны, по моим сведениям, на вашей совести тоже имеется сколько-то трупов. Так что вы, я думаю, привыкли, что людям рубят головы… И порой даже – не чужим людям.
От этого намека граф побледнел.
– Эмир Сарагосы… – начал он.
– Эмир Сарагосы далеко, – прервал его Руй Диас. – А я – рядом.
И, не прибавив ни слова, уставился на графа неподвижным пристальным взглядом. Вскоре Рамон заморгал, задышал чаще и опять заморгал. Рука его по-прежнему была сжата в кулак, но теперь она дрожала. Пусть и едва заметно, но – дрожала. И уже не от ярости, а от растерянности. На лбу, у кромки волос, выступили капли пота. А когда он наконец заговорил, это был голос сдавшегося человека.
– Помимо всего прочего… – сказал он хрипловато. – У меня с пальца сняли перстень – знак моей власти.
Стараясь не показывать свое торжество, Руй Диас держался неприязненно. Показал на брата Мильяна:
– Перстень ваш – у фратера. Он писарь в моем войске. Человек праведной жизни и пользуется полным моим доверием. Он может вернуть вам перстень сию же минуту.
Последние слова прозвучали мягко. Все стало на свое место и, чтобы не испортить дело, напирать не следовало.
– Вы и вправду не желаете попробовать барашка? Удался на славу.
И, словно показывая, что все уже сказано, пододвинул кушанье поближе. Потом отрезал кусочек и себе, отправил в рот. Медленно прожевал и проглотил, сопроводив толикой вина.
– Хочу вам кое-что предложить, – сказал он так, будто ему в голову только сейчас пришла неожиданная мысль.
Граф глядел на блюдо, не прикасаясь к нему.
– Едва ли это предложение придется мне по вкусу.
Руй Диас улыбнулся:
– Сперва выслушайте.
Он облизнул жирные пальцы, потом окунул их в чашу с водой, стоявшую рядом. Повернулся к Беренгеру:
– Ваш выкуп – этот барашек.
– Что?
– Сделайте милость, отведайте. – Он показал на блюдо. – И час вашего освобождения приблизится. Вплотную, можно сказать.
– Не понимаю…
