Кивок.
– И еще… Прикрывать нас никто сильно не будет. Если информация уйдёт, то… То им проще избавиться от нас, чем возиться с нами… Кто мы? Зэки безродные, жизнь – копейка, зарыл и забыл. Если среди бойцов хоть одна слабая душонка сыщется…
– Предложение?
– Кровью личный состав вязать надо, чтобы язычки за зубами держали. Другого пути нет.
– А кровь кому пускать?
– Офицерику. И тем, кто взад пятки раком надумает.
– Свои своих?
– У нас своих здесь нет, у нас пока здесь все чужие, – резко ответил «Крюк». – Банды на крови сколачиваются, когда все понимают, что если один сдрейфит, то и других за собой потащит. Крепко это вяжет, когда под одной статьёй все ходят.
– Согласен, – кивнул «Кавторанг». – На фронте, если пару трусов до боя не расстрелять, все остальные попятятся.
– Стрелял?
– Стрелял! Шлёпал в затылок из нагана перед строем, чтобы от немцев не бегали, чтобы своего командира больше врага боялись.
– А если не найдётся трусов? – тихо спросил «Партизан».
– Значит, любого стреляй – первого попавшегося. Или, когда до драки дойдёт, больше по страху своему погибнут, когда побегут. Двое – меньше, чем все! Такие законы.
Оно, конечно, так…
– Время, – показал «Полкан». – Что решаем?
– Я подписываюсь.
– И я.
– И я…
– Тогда выводи первое отделение. В полном составе.
– А кто…
Пауза. Взгляды. Не простое это дело под вышку себя подводить.
– Пусть буду я, – поднял руку «Крюк». – Я начну, вы продолжите. Если дрогнет кто – жалеть не стану. Нам оглобли поворачивать поздно!
– Не пугай, пуганые.
– А это мы поглядим…
На том и порешили…
Верно всё рассчитал «Хозяин» – вернётся посланец, значит, не выполнил он своё задание, не собрал команду, которая любой приказ… А не вернётся, кровью все станут повязаны. Он своё дело сделал и теперь стал лишним и опасным свидетелем, который слишком много знает. Всё знает. Заказчика знает! А убери его, и никто никогда не свяжет затерянный в Сибири карантинный «Особлаг» с Отцом Всех Народов. И иного выхода у «Хозяина», как перерубить эту ниточку, нет.
Такие дела…
* * *
Сидит Берия, на фото смотрит. Мутное фото и тёмное, ничего на нем не разобрать – фигура в форме и лицо пятном светлым.
– Вы что, получше сфотографировать не могли?
– Никак нет. «Погон» вечером фотографировал из кармана. Он и так сильно рисковал.
– Рисковал-рисковал. Рисковали на фронте, а этот на дачах обитает, усиленный паек лопает – не жизнь, а малина. Вы что, не могли ему фотоаппарат хороший дать?
– Это хороший фотоаппарат, трофейный.
– Ни черта же не разобрать! Когда гость приходил?
– Три дня назад, в двадцать один ноль пять. Был двадцать четыре минуты.
К самым глазам приблизил Лаврентий Павлович фотографию, в фигуру всматриваясь. «Нет, не разобрать» – отбросил раздражённо на стол.
– Отдайте плёнку экспертам, или корреспондентам, или еще кому. Пусть что хотят делают, но чтобы лицо видно было. И фотоаппарат подберите получше. Самый лучший подберите! Нужен мне этот человечек. Сильно нужен!
* * *
– Здравствуй, Нугзар, здравствуй, дорогой.
– Здравствуйте, дядя Иосиф.
– Как тебе в Москве живётся, не скучаешь по горам?
– Нет. Тут интересно, учусь я, друзей много…
Слушает товарищ Сталин, кивает. Такая она Москва – удивит, подхватит, закрутит. Что горы? Красиво – вершины, ущелья, быстрые реки, но людей мало и все всех знают. А в Москве, да в университете – тысячи, со всех краёв страны, все молодые, весёлые. И девушки – одна другой краше. Как тут у парня голова не закружится?
– Это хорошо, это правильно, что у тебя много новых друзей. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Есть друзья, которым ты веришь?
– Конечно, есть, дядя Иосиф – я всем верю!
– Нет, не правильно говоришь – всем верить нельзя. Молод ты еще, не опытен. Разные люди бывают, один, смотришь, весел, дружелюбен, а нутро гнилое. Ты присмотрись к каждому, ты таких выбирай, которые не из Москвы и Ленинграда, которые издалека приехали, которые не избалованы. Эти верными друзьями будут. Помочь тебе смогут.
– В чём, дядя Иосиф?
– В просьбе моей. Ты ведь не откажешься помочь товарищу Сталину?
– Ну что вы, дядя Иосиф. Конечно! Я для вас всё сделаю, если надо жизни не пожалею!
Улыбается товарищ Сталин.
– Зачем мне твоя жизнь, Нугзар? Тебе учиться надо, жениться, детей растить. Не война теперь. Просьба моя маленькая будет, но важная. Я тебе письма давать буду, а ты их другу своему передавать.
– Зачем ему эти письма? – не понял, растерялся Нугзар.
– Ему незачем, – смеётся товарищ Сталин. – К нему человек приходить будет и письма эти забирать, или он сам на почту пойдёт и пошлёт по адресу одному до востребования. А если оттуда письмо придёт, он его получит, тебе даст, а ты мне принесёшь.
– Так давайте я сам посылать письма буду! – радостно предложил Нугзар.
Посерьёзнел товарищ Сталин.
– Нет, Нугзар, так нельзя. Письма эти личные, их никто видеть не должен. Совсем никто! Увидят, спросят, кому товарищ Сталин пишет, зачем пишет, вопросы задавать начнут. Что ты на это ответишь?
– Я никому ничего не скажу, дядя Иосиф. Клянусь!
– Конечно, не скажешь, Нугзар, я тебе верю. Но зачем тебе знать того, кто за письмом придёт? Не надо знать. И друг твой не должен знать от кого письмо – просто отдаст его и всё. Не скажешь?
– Нет, дядя Иосиф!
– Вот и хорошо. Только, когда письмо давать будешь, делай это незаметно, вокруг столько любопытных глаз…
– Хорошо, дядя Иосиф, я так передам, что ни одна живая душа не увидит. Я его в учебник положу, и учебник ему дам!
– Молодец, так хорошо придумал!.. И если друг твой будет из бедной семьи – пусть лучше из бедной – он отцу своему с матерью помочь сможет, потому что товарищ Сталин не любит об одолжении просить, он его отблагодарит, денег передаст.
– Не надо денег, дядя Иосиф, мы и так…
– Зачем горячишься, деньги всем нужны. Тебе не нужны – ему нужны! Он их домой пошлёт, там все рады будут. Хорошее дело мы с тобой сделаем. Каждый труд должен вознаграждаться.
Добрый дядя Иосиф, всем помочь готов. Мог бы просто об одолжении попросить, кто ему откажет, а он плату предлагает.
– Ну, вот и договорились. Верю я, Нугзар, что не подведёшь ты меня, и друг твой не подведёт. Не может у тебя плохих друзей быть…
