Опрокинул подполковник очередной стакан коньяка, крякнул.
– Теперь вроде тише стало, но не лучше. Раньше они в отряды по сто и более штыков собирались, бои были, как в Сталинграде, – до последнего патрона дрались, а после гранатой себя и солдат наших. Вот так возьмут гранату, к лицу поднесут, обхватят двумя руками и чеку долой.
– Зачем к лицу?
– Чтобы башку в куски разнесло и пальцы разметало, чтобы опознать их нельзя было. После покойников из леса везём, а они все безголовые – плечи да шеи кусок и рук нет. Жуть. За близких они переживают – мы ведь семьи бандитов, которые активные, выселяем – полчаса на сборы, вещички в котомку и айда в Сибирь. Немцы так не бились, как эти…
Слушает гражданский и понимает – точно, война здесь, с той только разницей, что о ней Совинформбюро не сообщает.
– Теперь таких отрядов и боев нет, но спиной к лесу лучше не поворачиваться. У меня в этом месяце семнадцать солдатиков-срочников полегло – каково их мамашам похоронки получать, которые в мирное время?
– А как же вы с ними?..
– По-разному. Агентов вербуем, с местным населением работу ведём, разъясняя политику партии и правительства… А бандиты свою ведут – придут в село, соберут по избам активистов и на площади жизни лишат. Ладно, если повесят, а то, бывает, руки-ноги топорами рубят или пилами двуручными на козлах пилят, ни жен, ни детишек малых не щадят. Ну и чья воспитательная работа доходчивее – наша, с газетками и плакатами, или их?.. Озверели все тут, и мы, и они… Если бы еще на местах не перегибали. А то приедет какой-нибудь агитатор из области, речь правильную скажет, призовёт, а потом прикажет по дворам пройти и сочувствующий элемент арестовать, а у тех кругом родственники да друзья. Агитатор уехал, а нам тут жить… Ты-то сюда зачем?
– Я по линии сельского хозяйства – поголовье учесть, выпасы посчитать.
– Ну, посчитай. Смотри только, как бы тебя не сосчитали…
– А ты скажи, в каких районах поспокойнее будет.
– Поспокойнее только на кладбище. Но вот сюда, сюда и сюда лучше не соваться. А сюда и мы не лезем.
– А чего так?
– Банда там «Оборотня», говорят до семи десятков активных штыков, плюс местные, которые на один-два дня примыкают, а после по домам разбегаются. В командирах офицеры-фронтовики из кадровых.
– Наши?
– Ну, не чужие же. Еще, вроде кто-то из-за кордона есть. Мы раза три их обкладывали, и всё без толку – они тут каждую тропку знают, через топи, как по суше ходят, а мы по наитию, по картам, которые еще при царе Горохе… Местные в проводники не идут – хоть убей их, а бандитов предупреждают. Так и воюем – на ощупь.
Ну, вот теперь всё стало более-менее ясно. И капитанам тем и майорам можно лишь посочувствовать, потому что лёгкой жизни у них не будет. А будет…
* * *
Идёт, катится по стране столыпинский вагон. Стучат колеса, перекрикивается конвой, лают собаки. Потому что всё должно быть, как положено, как глазу привычно. Везут зэков – куда, кто знает… Кому надо, тот знает.
Остановка, конвой соскакивает на землю, осматривается, разминается.
– Где мы, гражданин начальник?
– Где надо! А ну, не суйся!
Суров конвой, орёт, автоматами грозит, собаки взахлёб лают.
Откатили дверь.
– Воду принимай!
Гудок. Тронулся состав…
Сидят кругом зэки и конвой с ними, и овчарки тут же ластятся, хвостиками виляют. И кашу черпают из одного котла. Бутафория всё это.
День едут, два… Не курьерский поезд, подле каждого столба останавливается. Велика Россия, когда ее из конца в конец…
– Слышь, дядя, что это за станция?
Лопочет что-то мужик, руками машет. А что – не понять. Мелькнула станция.
– Чего там написано?
– Хрен его знает. Не наши буквы там. И гуторят не по-нашенски.
Во дела!
Смотрят зэки в окошко зарешеченное.
– Румыния это. Точно! Воевал я здесь.
Притихли зэки – вот не думали не гадали…
На следующей станции вагон отцепили и загнали в тупик. Внутрь «Партизан» забрался, который за их группой закреплён.
– Ну что, хлопцы, с приездом. Значится, так. День сидим тихо, зэки спят, конвой караулит, местных на сто шагов не допускаем. Завтра прибудут «краснопёрые», натуральные, для усиления конвоя. Тары-бары с ними не разводить. Вагон прицепят в хвост к составу. Когда пересечёте границу, считайте станции – на четвертой срываетесь в побег.
– А конвой?
– Конвой?.. Конвой мочить. Пусть не всех, но хотя бы половину. И собак положите, чтобы в них дворняг не опознали.
Притихли зэки, нахмурились, не конвой – себя жалко. За «краснопёрых» по высшему пределу прокурор даёт.
– Не грустите, – утешает «Партизан». – Вы в крови, как в дерьме, по самые уши. Хуже не будет – некуда уже. Часть здесь положите, часть по дороге, чтобы от своих подозрение отвести. Ясно?
Чего не ясного… Если без крови – кто в побег поверит?
Прибыл конвой, как специально – злой. Посчитались, удивились:
– Чего это нас тут нагнали, чуть ли не вдвое?
– Этап из особо опасных, а у нас недобор, намедни троих в госпиталь свезли. А с вами в самый раз!
– Тогда ясно… А ну сели, урки, хождение прекратить, каждый на своей шконке и как умерли! Чего зыркаете, маму вашу!..
Ну, таких «краснопёрых» и положить не жалко.
Едут урки, голодают, слова неласковые слышат, от которых отвыкли уже.
– А чего собаки у вас такие вялые? – удивляется натуральный конвой.
– Некондиция, под списание едут. Теперь их после этапа усыпят.
– А…
Граница. Проверка документов. Но всё гладко идёт, как по маслу, все нужные печати ставятся.
Первая станция… Вторая… Третья… Дрыхнет новый конвой, не их смена, теперь можно и отоспаться.
Четвертая…
Подошли к спящим ряженые зэки, отодвинули подальше оружие, да разом набросились.
– А?.. Что?.. Тревога!
Но забулькали перерезанные глотки, кто-то, крик оборвав, упал, получив удар прикладом по темечку, а кому-то руки за спину с хрустом заломили, ремешками стянули и кляп в рот на всякий случай сунули.
– Выходи.
Звякнул замок, распахнулась решётка, выпуская «заключённых».
– Отцепляйте вагон!
Пара шустрых зэков, по перекинутой верёвке с узлами забралась на крышу, с нее спустились к вагонной сцепке, выдернули стопор, оттолкнулись ногами от состава. Вагон был хвостовой, и никто ничего не заметил – паровоз, дымя, тащил состав дальше, а отцепленный вагон тихо гасил скорость. Место было выбрано удачное – ровное, чтобы не раскатиться с горки.
