Сгреб зэк штук десять папирос. Дают – бери, а бьют… А коли бьют, всё равно не убежишь.
– Ну что, поговорим по душам?
– Давай поговорим.
– На фронте в разведке служил?
– Было дело. Вначале в батальонной, потом в полковой. До того взводным лямку тянул, потом ротным.
– За «передок» ходил?
– Было дело. Одиннадцать раз. Потом тяжёлое ранение, трибунал – погоны, ордена долой и – здравствуй, солнечный Магадан.
– Чего так?
– С офицером сцепился сразу после госпиталя. Крыса тыловая.
– Знакомое дело. Десять лет по пятьдесят восьмой?
– Как с куста.
– Каким оружием владеешь?
– Что? – не понял зэк.
– Я говорю, каким оружием владеешь?
– Любым, которое на фронте. Нашим, трофейным – автоматы, пулемёты, миномёты… Надо будет – в танк сяду или из гаубицы пальну. Ну, еще, конечно, ножи, сапёрная лопатка и вот это… – показал костистый кулак, в который полбуханки хлеба можно упрятать.
– Ну-ка иди сюда. Держи. – Протянул нож, которым банку резал.
Совсем чудеса, чтобы следователь да зэку оружие в руки, а сам в двух шагах!
– Бревно видишь, пятое сверху?
– Ну?
– В самую серёдочку. От той стены.
Зэк недоверчиво глянул на следователя, отошёл к стене, прижался к ней спиной и вдруг быстро, почти без замаха, метнул нож. Тот просвистел и воткнулся точно в серёдочку бревна, так что ручка завибрировала.
– Могём!
– Опыт. Проверяешь меня? Может, еще пистолет дашь?
– Нет, пистолет не дам. Как насчёт маскировки?
– Ну, а как разведчик без маскировки? Лежал пузом на нейтралке, по три-четыре дня огонь корректируя. Как видишь – жив. Значит, не увидели фрицы… Что еще интересует? Мину обезврежу, кулеш сварю, рану перебинтую, боевой листок выпущу… Ты скажи, зачем тебе всё это знать?
Подумал следователь, помолчал, прикидывая.
– Могу тебя с этой кичи вынуть и на лёгкий режим перевести.
– На какой лёгкий?
– На совсем лёгкий. Там увидишь.
– Чудеса рассказываешь. Зачем это?
– Сам не знаю. Мое дело бойцов собрать, а что дальше… Что-то будет. Думай, если согласен…
– А чего тут думать? Дальше зоны не пошлют… Не охота мне на нарах гнить, дошел уже. Хуже всё одно не будет. Некуда хуже!..
А вот тут зэк ошибся. Сильно ошибся, потому что хуже всегда может быть. И даже хуже худшего!..
* * *
– Фамилия? Только не надо номеров и статей.
– Тогда Егоров Николай.
– Воинское звание?
– Рядовой.
– А по документам…
– Воинских званий, наград, отличий лишён решением военного трибунала. Для искупления направлен в штрафбат.
– Но после должны были восстановить.
– Не было «после». Попал в окружение, два месяца лазил по немецким тылам, был схвачен, попал в лагерь, по-ихнему – Семнадцать бис. Был завербован в армию генерала Власова, через месяц бежал с оружием в руках.
– Как тебя угораздило?
– А вы, гражданин начальник, в том лагере были? Мы там крыс жрали и трупы своих же товарищей. Мы землю грызли, чтобы червяка найти, и дрались за него! Нас там штабелями вдоль проволоки складывали сотнями в день. А Власов жратву обещал и жизнь. Я – пошёл. Многие пошли, чтобы просто не сдохнуть от голода. Я месяца там не служил – в лес подался. Партизанил, вначале один, потом в составе партизанского соединения Ковпака. На связь с подпольщиками ходил, в самое логово. Каково по городу средь фрицев бродить с документами липовыми, каждую минуту лопатками выстрела ожидая? Я коменданта лично вот этой самой рукой удавил. А меня…
– Понятно. Пятьдесят восьмая, пособничество врагу…
– Так точно! Шестой год по зонам мотаюсь.
– Оружием, я так понимаю, владеете?
– Я кадровый военный. И после пришлось, на фронте и в партизанах, и когда обозы немецкие в одиночку или с напарником резал.
– Как это?
– Просто. Сидишь в лесу и в кустах и ждешь, когда немецкие интенданты поедут. Они по деревням шарили и всё подчистую выгребали. По три дня сидеть приходилось. Как увижу обоз, они ведь не на машинах, всё больше на лошадях по деревням таскались – дождусь последней телеги и на четвереньках с ножом в зубах. Подбегу и глотки режу. Коли не заметят те, что впереди, лошадь придержу и в лес. А так – схватишь, что успеешь, и деру.
– А почему интендантов, а не жандармов, к примеру?
– Потому что интенданты еду возили, а мне жрать хотелось! Или вы думали я вам про патриотизм байки вколачивать буду? Стимул у меня имелся: возьму обоз – сыт буду. Нет – сдохну в лесу. Я их немало так порезал с голодухи-то.
– А у Ковпака?
– Тоже не сахар. От пуза не поешь, а дисциплина почище, чем на фронте, – чуть что к стволу, в смысле – к стенке. Тюрем у них не было, так что мера пресечения одна – пуля меж глаз, а если каратели близко – то штыком поперёк глотки. Там я сапёрил – мины снимал и ставил, тол из снарядов выпаривал, составы рвал.
– Семья большая?
– Большая. Одних братьев пятеро. Если их всех на фронте не поубивало. Сестрёнки еще. Ну и мать с отцом, и жена с ребятишками.
– Сидеть на «строгом» не надоело?
– А кто меня спросит? Только если прокурор, чтобы добавить. У меня еще вся моя десятка впереди.
– А если я помогу?
– Как?
– Как смогу…
* * *
– Михальчук Антон… В разведке я служил.
– Батальонной, полковой, армейской?
– Нет, диверсант я. Меня в Москве мобилизовали и на учебу краткосрочную направили – стрелять, взрывать, землянки копать, в лесу жить учили. Прямо в Москве, в парке. Мы трамваи слышали и голоса детские, хотя настоящим партизанским лагерем жили. Немецким я владел не очень, но понимал и говорить мог. Потом парашютная подготовка и сброс в тыл врага. В группе нас восемь человек было, при прыжке разметало. Втроём мы собрались, пошли остальных искать, да скоро на полицаев напоролись. Постреляли малость и в плен сдались.
– А чего не застрелился?
– Не мог. Когда мы улетали, командир сказал мне, другим не знаю, что если схватят меня, то сдать группу, чтобы выслужиться и немцам в услужение пойти.
– Сдал?
– Сдал. Потому что приказ. Мне потом очную ставку устроили, и я на них пальцем указывал и по именам называл. И на расстреле был, когда их к стенке ставили, в глаза им смотрел. Хорошо – самому не пришлось… Потом переводчиком служил, документы печатал, в том числе пропуска, которые подпольщикам передавал, об облавах предупреждал, про передвижение частей узнавал. Полгода работал. А после меня забрали и в немецкую разведшколу направили, где гоняли нас до седьмого пота. Умеют немцы учить, ничего не скажешь. В норматив не уложился – карцер, еды лишают или плёткой бьют. А того хуже – всю твою десятку за тебя гоняют, а ночью с тобой курсанты разъяснительную работу проводят чем и куда ни попадя. Шесть часов сон – остальное физическая и специальная подготовка без выходных и выхода за периметр. Связи у меня ни с партизанами, ни с Большой землёй не было и никому и ничего я передать не мог. Так и отучился, экзамены сдал, думал меня к нашим забросят, а меня в другой лагерь направили, с повышением. Там опять учёба, но более вдумчивая, с языками, приёмами конспиративными, тайнописью. Полгода гоняли, после – звание обер-лейтенанта присвоили.
