Поброжу по болотам, проверю грибные местаааааа.
Отпущу свою душу погреться на звезды,—
задушевно выводил в динамиках глубокий бас Полковника. Плеер, миниатюрную четырехгиговую китайскую подделку под «Айпод», Серебров приобрел в прошлом году, удачно сменяв на выделанную волчью шкуру заезжим толкиенистам, устроившим в окрестных лесах какой-то свой шабаш. Тощий длинноволосый паренек, одетый в кольчугу поверх грязной косоворотки, сам того не понимая, за одну ночь привил угрюмому охотнику любовь к музыке. Изначально Серебров собирался толкнуть игрушку кому-нибудь из городских барыг, не слишком жалующих волчьи шкуры, зато ценящих мобильные телефоны и прочий электронный хлам. Но среди мешанины незнакомых и зачастую непонятных песен одна зацепила старого охотника за живое, как рыболовный крючок, вырывающий внутренности глупому окуню. Именно она сейчас играла в ушах Михаила Степановича, тонкой стенкой из гитарного перебора и писклявых клавиш аккордеона отсекая его от многообразия лесных звуков.
Запутанная тропка внезапно прекратила юлить, выводя охотника к маленькой, почти обмелевшей речке, чье имя знали, вероятно, лишь географические карты. Ведущий к ней пологий склон густо порос кустарником и низенькими кривыми березками. Аккуратно привалив рюкзак к стволу самого большого дерева, корневища которого изгибались удачным и крайне удобным для многочасовой засады образом, Серебров неторопливо спустился к воде. Встав на колени, осторожно, чтобы не пораниться, кулаком разломал тонкое ледяное стекло и долго смотрел на свое бородатое отражение. Простое широкое лицо, из тех, что принято называть русскими, за последнее время с виду совсем не постарело. Даже пучок длинных рыжих волос, стянутых на затылке резинкой, по-прежнему успешно сопротивлялся седине. Разве что лапки морщин, обосновавшихся возле глаз, тех самых морщин, что придают улыбке добродушную лукавость, стали заметно шире и ветвистее.
Большие грубые ладони зачерпнули ледяной воды и с наслаждением плеснули в лицо, обжигающим холодом подстегнув кровь двигаться быстрее. Серебров с наслаждением потер глаза, отжал бороду и, глядя, как колышется его отражение в чистой воде, прошептал:
– Господи, пронеси… Пусть все хорошо пройдет, Господи…
Этот простенький ритуал в последнее время заменял ему псалмы и молитвы. Не был уверен Михаил Степанович, что право имеет с Богом разговаривать. Но и не разговаривать с Ним совсем тоже не мог и потому перед каждой вылазкой ходил к безымянной речке умываться.
Упираясь ладонями в колени, Серебров поднялся к рюкзаку и отстегнул пластиковые карабины, закрывающие основной отдел. Из малого отдела вынул «пенку», подсунул ее под куртку и застегнул на бедрах. Пройдя к причудливо изогнутым корням дерева, присел прямо на стылую землю, спиной к рюкзаку. Поерзал, устраиваясь удобней, и, откинувшись на самый толстый корень, достал из-за пазухи старый латунный портсигар. Пальцами подцепив сигаретку, сунул фильтром в заросли усов и бороды, а сам портсигар, на крышке которого с внутренней стороны крепилось крохотное зеркало, пристроил на соседнем корне так, чтобы происходящее за спиной было видно во всех подробностях. Неторопливо подкурил. И только выдохнув в морозный воздух первую затяжку горького табачного дыма, Михаил Степанович бросил за спину:
– Матвейка, вылазь…
Отражение, которое давало зеркало, было слегка волнистым и оттого казалось ненатуральным, как дешевый спецэффект в старом фантастическом фильме средней руки. К этому Михаил Степанович давно привык. И все же где-то в самой глубине подсознания не мог отделаться от мысли, что он уже давным-давно «поехал крышей» и на деле сидит сейчас где-нибудь в комнате с мягкими стенами, намертво спеленатый белой рубашкой с непомерно длинным рукавом. Потому что перед той реальностью, которой вот уже два года жил Серебров, меркла любая фантастика.
Верх рюкзака откинулся назад, и изнутри показались тонкие бледные руки. Неестественно выломавшись в локтях, они вцепились в усиленные каркасом стенки, примяли их, вытягивая в морозный воздух притихшего леса лысую голову с едва заметными, плотно прижатыми к черепу ушами. Частично выползая из рюкзака, частично снимая его с себя, существо поспешно выбралось наружу целиком. Тело – абсолютно голое, если не считать за одежду грязный кусок ткани, бывший некогда плавками, – казалось, совсем не реагировало на легкий, но все же ощутимый морозец, а босые ступни спокойно встали прямо на обледеневшую траву. Молниеносно обернувшись, существо на долю секунды явило отражению свой безносый лик и тут же исчезло из поля зрения зеркала. Совершенно бесшумно и практически незаметно.
Пальцы Сереброва автоматически поменяли зеркалу угол обзора, и охотник успел заметить худую спину с отчетливо выпирающим позвоночником и широко ходящими под тонкой кожей лопатками. Странное создание стремительно неслось между кустами и деревьями, ловко перепрыгивая бурелом, огибая заросли кустарника, стелясь под самыми низкими ветками. Без единого звука – это Михаил Степанович знал абсолютно точно. Он и плеер-то не выключал в основном из-за того, что уж больно жутко было в полной тишине смотреть на призрачно-бесшумный бег детской фигурки.
Удовлетворенно кивнув самому себе, охотник захлопнул портсигар, но далеко убирать не стал, сунул в карман. Вытащив из-за пазухи «псевдоайпод», Серебров отыскал там Полковника, поставил любимую песню на повтор и, выведя звук на максимум, облегченно прислонился к спинке природного кресла. Участие Сереброва в охоте закончилось. Теперь ему оставалось просто ждать. И надеяться, что все пройдет гладко.
Поводив плечами, Михаил Степанович приподнял ворот куртки, уткнулся лицом в высокое горло грубого шерстяного свитера и закрыл глаза. В тревожной полудреме зрачки его безостановочно сновали под веками, изуродованными вспухшими красными прожилками. Неглубокий сон смешал в один бессвязный сюжет бродящего по болотам в поисках больших сапог Полковника, застреленных им грибников, мертвенно-бледного Матвейку и, отчего-то, Буяна. Это было странно, потому что Буян не снился Михаилу Степановичу уже года полтора. Первые месяцы он приходил регулярно – упирался своими тяжеленными лапами прямо в грудь Сереброву и, глядя в его беспокойное мятущееся лицо, давил всем весом… давил, давил и давил…
* * *
Буян был пес – всем псам пес. Настоящая охотничья собака, не чета всяким шавкам. Покойный лесник Лехунов, шесть лет тому назад окончательно спившийся и утонувший по осени в речке Оленьей, отдавая Сереброву Буяна, тогда еще совсем щенка, клялся и божился, что кутеныш этот не что иное, как помесь волка и лайки. Большой веры покойнику, царствие ему небесное, не было. В погоне за водкой мог и не такое наплести. Сереброву памятен был случай, когда Лехунов толкнул «черным следопытам» координаты партизанского оружейного склада, оставшегося якобы со времен Великой Отечественной войны. Тогда предприимчивый лесник закопал в полусгнившей землянке одну из конфискованных браконьерок, в надежде, что проканает. Не проканало. На счастье свое отделался Лехунов вывихнутой челюстью да тремя сломанными ребрами. Так что не было веры покойничку, не было. Однако, когда он, глядя Сереброву в глаза своими мутными гноящимися буркалами, истово крестился и, вздергивая за шкирку маленькое скулящее тельце, кричал: «Волчара! Степаныч, Христом Богом клянусь – настоящий волчара! Только тебе, по дружбе, задаром почти!» – Серебров ему поверил. Поверил и, обменяв скулящий черный комок на мятую пятисотку, сунул щенка за отворот куртки и унес домой.