В дверь постучали.
Вернее, тяжеленная стальная дверь содрогнулась от грохота, точно ее выносили тараном штурмующие замок войска. В полудреме Катя набросила халат и, шлепая босыми ногами по полу, побежала в коридор. Там замерла, пытаясь сообразить, где она и что нужно делать. В дверь снова заколотили, остервенело, нетерпеливо. В детской недовольно заканючил во сне Женька. Прильнув к дверному глазку, Катя напряженно вгляделась в темноту, пытаясь разобрать хоть что-то. Лампочка в коридоре перегорела уже неделю назад, но менять ее никто из соседей не торопился.
– Кто там?! – негромко спросила Катя, стараясь унять трусливую дрожь.
Неизвестный ночной гость напугал ее так, что шевелились волосы на затылке. Это не Юрка, точно. Юрка, даже пьяный, никогда не позволит себе разбудить детей.
– Кто та…
Темнота напротив глазка сгустилась и рявкнула перебивая:
– Открывай, сука!
– Вы с ума сошли! – забормотала она. – Вы куда стучите?! Вы знаете, который час?! У меня здесь дети спят! Уходите, а то полицию вызову!
– Открывай, я сказал! – хриплый голос излучал явную, почти осязаемую угрозу. – Открывай, коза тупая! Если я открою – хуже будет!
Ночной гость забарабанил в дверь с новой силой. «Здоровый… – отрешенно подумала Катя. – Вон как дверь ходуном ходит. И высокий, зараза, стучит выше глазка…» Она быстро перебрала в уме всех соседей, кто мог по пьяной лавочке ошибиться дверью. Кеша из семнадцатой – тощий незлобивый алкаш, пенсионер Кузьма Федорович, из двадцать второй, вчера уехал на охоту, а остальные соседи мужского пола не вышли ни статью, ни ростом.
– Открывай, коза драная! – заревело по ту сторону двери.
По пустому коридору запрыгало рассерженное эхо. От грохота в конце концов проснулись дети. Громко и недовольно заплакал Женька. Почти сразу раздался испуганный голос Сережки:
– Мама! Мам?!
Чувствуя, как начинает сатанеть, Катя прижалась к двери и выкрикнула злобно:
– Все, козлина, допрыгался! Я ментов вызываю!
– Козе-о-ол? – удивленно протянул хриплый голос. – Я – козел?!
Круто развернувшись, Катя бросилась в детскую, успокаивать сыновей. Вслед ей летел утробный смех, грохот ударов и что-то еще… Катя прислушалась и не поверила своим ушам – незнакомец пел, неумело, грубо, отчаянно фальшивя:
Козлятушки, р-р-ребятушки,
отопр-р-ритеся, отвор-р-ритеся!
Ваша мать пр-р-ришла, молочка принесла-а-а!
Подхватив детей на руки, Катя заметалась по дому в поисках телефона. Металлический грохот гонялся за ней по пятам, мешая сосредоточиться. Извиваясь, как червяк на крючке, Женька ревел, так сильно запрокидывая голову, что казалось, она вот-вот отвалится. Его старший брат, глотая слезы, теребил мать за руку.
– Вольк?! Мам?! Там вольк?! Вольк?! Мам?! Мам?!
Телефон обнаружился в кармане халата. Чувствуя, что еще немного, и она сама зайдется в такой истерике, что не унять и десятку психиатров, Катя закинула детей на кровать. Пальцы дрожали, с трудом справляясь с тугим кожаным чехлом. Пришлось прикрикнуть на Сережку, чтобы он помолчал хоть минутку. Тот, конечно же, разревелся еще сильнее. Предоставив детей самим себе, Катя отошла к окну, на ходу набирая номер дежурной части. На третьем гудке трубку сняли, и скучающий голос заученной скороговоркой выдал:
– Увэдэ-дежурный-Симонов…
– У меня тут какой-то пьяный урод двери ломает! – вместо «здравствуйте» выпалила Катя. – А у меня дети! Я ему сказала, чтобы он прекратил, что мили… что полицию вызову, а он…
– Прямо сейчас? – уточнил голос.
– А? Что?
– Прямо сейчас двери ломает?
Прислушавшись, Катя с удивлением поняла, что в прихожей стоит абсолютная тишина. Раньше за ревом сыновей этого не было слышно, но сейчас… и почему-то от этого кажущегося спокойствия Кате стало не по себе. Пришло понимание, что входная дверь открыта и незнакомец уже здесь, в квартире, а у нее в руках только бесполезная телефонная трубка…
– Алло-о? Я спрашиваю, прямо сейчас двери ломает или нет?
– Нет, – глухо ответила Катя. – Сейчас – нет.
Надо было закричать. Заорать так, чтобы услышали даже на улице. Может, хоть соседи выйдут, хотя, конечно, маловероятно, раз уж не появились, пока ей выбивали двери. Трубка что-то монотонно бубнила про нехватку людей, про большое количество вызовов. Раз нет прямой угрозы, привычно вещал дежурный, то и выезжать смысла нет. Но если хулиган вернется, то он непременно отправит за ним наряд. Катя плохо понимала, о чем говорит уставший голос ночного дежурного. Взгляд ее притягивал ведущий в коридор дверной проем, заполненный темнотой и тишиной. Ей хотелось завизжать, что уже поздно, и он здесь, и что приехавший наряд найдет лишь три обезображенных тела, но вместо этого она автоматически повторила за дежурным «Всего доброго» и нажала отбой.
Сережка размазывал слезы по лицу. Женька перевернулся на живот, опасно подкатившись к краю дивана. Дети уже не просто плакали – рыдали взахлеб. Но Катю занимала только крадущаяся из коридора тишина. Жуткая, угрожающая, она напоминала хищника, сидящего в засаде. Подойди ближе, говорила она, проверь, все ли в порядке, я подожду…
Сомнамбулой Катя двинулась вперед. Подсвеченный дисплеем телефона, коридор наполнился колышущимися тенями. Детский плач остался за спиной, притих, стал глуше, будто его придавили подушкой. Спереди, налипая на лицо тонкой паутиной, стелилась тишина. Катя пыталась убедить себя, что дрожь, покрывающая тело гусиной кожей, – это от холода, но понимала, что врать себе бесполезно. Она отчаянно трусила.
Щелчок выключателя разогнал тьму. Как живое существо, она втянула обожженные щупальца в лишенные света комнаты. Кроме самой Кати, в коридоре оказались шкаф для верхней одежды да тумбочка для обуви. Дверь надежно закрыта, ночной дебошир убежал, не желая провести ночь в «обезьяннике». От облегчения подкосились ноги, и опустошенная Катя сползла по стене. Несколько минут ей понадобилось, чтобы прийти в себя и вернуться к детям.
Спустя полчаса Катя вновь сидела в детской, пропуская сквозь пальцы Сережкины вихры. Острый приступ дежавю вцепился и не отпускал – подсознательно Катя ждала, что вот сейчас, с минуты на минуту вновь раздастся громкий требовательный стук и заплачут дети. Но старая хрущевка, окутанная сонным спокойствием, мирно дремала в унисон со своими жильцами. Выйдя в коридор, Катя долго смотрела на дверь, не в силах понять, чего она так перепугалась. Обшитый рейками лист металла, на массивных петлях, – такой из гаубицы не пробьешь, не то что кулаком. Так почему же?
Подойдя к двери вплотную, она встала как вкопанная, не в силах заставить себя сдвинуть заслонку глазка. Что-то внутри нее противилось, кричало панически: не делай, не делай, бога ради! он все еще стоит там, в темноте! он почует тебя, он увидит свет! не делай! не-от-све-чи-вай! Потянувшиеся было к глазку пальцы отдернулись.
