Уши Хельги вспыхнули, и она возблагодарила Фрейю за сумерки, которые поносила минуту назад. Она увидала себя их глазами: широченная бабища, с лицом, напоминающим свекольный клубень в обрамлении спутанных кос, в которых в последние годы седина успешно давила рыжие всполохи.
– Скажи своей шавке, – угрюмо велела Хельга, – если она откроет пасть еще раз, то я с радостью расскажу ей, за что меня называют Хельгой Яйцерезкой. Девчонку отпусти, и мотайте отсюда. Живо, ну!
От ее крика дернулся гридень, но сам жрец даже не дрогнул.
– Я думаю, у нас возникло небольшое недопонимание, любезная Хельга. Мы не душегубы и не злодеи. Мы вестники княжеской воли. А то, что ты ошибочно приняла за человеческого ребенка, есть демон из преисподней, порождение дьявола.
Говоря так, жрец за плечи вздернул девочку на ноги. Хельга не сдержалась, громко охнула. Длинные юбки упали, скрывая ноги, но и без того было ясно, что не меховые шаровары одевали их, а мех. Настоящий густой мех, рыжий, с пламенным отливом. Веревка стянула тонкие лапы с черными когтями. Тесный ворот перехватывал белую грудь. Острая лисья морда глядела на Хельгу умоляющими, такими человечьими глазами, небывалого ярко-зеленого цвета. А, чтоб тебя! Лисавка!
Хельга упрямо тряхнула косами.
– Третий раз повторять не стану.
Молчание жреца стелилось угрожающе, по-змеиному. Мгновение казалось, что гаркнет сейчас, посылая последнего воина своего в самоубийственную атаку. Но нет, аккуратно снял ногу с пленницы, отступил на шаг. Развел тонкие ладони в стороны: дескать, воля ваша. Лисавка проворно отбежала в сторону, замерла, недоверчиво сверкая глазищами. К спасительнице своей приближаться не спешила.
– Ты ведь понимаешь, любезная…
– Моя любезность вот-вот закончится, – грубо оборвала Хельга. – Собирайте свою падаль и убирайтесь.
Жрец благоразумно заткнулся. Кивнул, раздражающе спокойный, уверенный. Да и что ему в самом деле? Весь мир – теперь охотничьи угодья Господних Псов. Гридень, ругаясь вполголоса, привел коней. Уже в седле, поглаживая жеребца по холке, жрец погрозил лисавке костлявым пальцем с тяжелым перстнем.
– Дьявольскому семени – дьявольская удача. Но она всего лишь отсрочила неизбежное. А ты, любезная Хельга… в следующий раз я подготовлюсь к нашей встрече получше. Меня зовут отец Кирилл. Запомни мое имя.
– Захвати пяток дружинников с самострелами, Кирилл, Один ведает, чей ты там отец, – нехорошо ухмыльнулась Хельга. – Тогда, может, и сладится чего.
Жрец почтительно склонил голову, прощаясь, и тронул поводья. Вскоре топот копыт потонул в густеющих сумерках. Псы исчезли, бросив своих мертвецов. Хельга сплюнула, принялась расседлывать лошадь. Нет времени искать другое место для ночлега. Ночь наползала, жадно глотая деревья и кусты. Еще немного, и во мраке не различишь собственного носа.
Хельга моталась по свету с двенадцати лет, повидала всякого, но с живым перевертышем столкнулась впервые. Слыхала уйму разных баек от соратников, по тавернам, кабакам и у походных костров, про колдунов, что умеют обращаться в зверя лесного. Раз, под Новгородом, даже видела мертвого волкодлака… ну, так говорили ушкуйники, убившие оборотня. Огромная жутковатая туша была так яростно изрублена топорами, что пойди пойми, волкодлак это или просто здоровенный уродливый волчара. А лисавка – вон она, топчется на месте, не зная, как себя вести. Ловкие пальцы давно избавились от пут, нервно теребили подол платья. Дитя дитем, Хелль задери…
– Ты это… или проваливай, или хворост тащи. Неча столбом стоять…
Мягко потрескивали сухие сучья в костре. Плечи Хельги упирались в шершавый ствол старой березы. Меж толстых корней, на подушке из палых листьев, завернувшись в плащ, было удобно, как в кресле. Плывущий жар грел пятки, ноздри приятно щекотал запах горящего дерева. Сверху раскинулось небо, сплошь в дырках от звезд, с огромной прорехой убывающей луны. Большая Медведица блестела драгоценным ожерельем: знать, завтра холода возьмутся за дело всерьез.
Вяленое мясо на вкус отдавало плесенью, от соли щипало десны, но лисавка свой кусок схарчила в один присест. У Хельги зубов едва половина осталась, а у этой точно две пилы во рту. Острые зубы, хищные. Такими и кость разгрызть можно. И сидит по-лисьи, на задних лапах, обмотавшись пушистым хвостом с белым кончиком. А хворост кидает совсем как человек. И украдкой вытирает слезы.
Засыпалось рядом с перевертышем тревожно. К тому же как знать, далеко ли уехал пес Кирилл со своим прихвостнем. До глубокой ночи Хельга вслушивалась в звуки ночного леса, ерзая меж узловатых корней. Проснулась от громкого треска лопнувшей в огне ветки. В отдалении, лежа в индевеющей траве, стеклянными глазами глядели в ночь остывающие покойники. Лисавка шерудила в костре обожженной хворостиной. Повела острыми ушами, оскалилась в подобии улыбки.
– Спи. Они взаправду уехали, – впервые заговорила лисавка. – Далеко уже, и скачут не останавливаясь.
Странный голос. Странная речь. Вроде и человек говорит, а вроде и лиса тявкает. Чудно. Хельга хмуро кивнула, набросила капюшон, перевернулась на другой бок и проспала до самого рассвета. Ей снилась диковинная деревня и лисы, ходящие на двух ногах. Они раскланивались при встрече, торговались на рынке, танцевали, пели и вообще вели себя как люди.
Утро принесло чистое небо и первые заморозки, а с ними – привычную ломоту в костях. Но пятки по-прежнему нежились в тепле: лисавка исправно кормила огонь всю ночь. Хельга, кряхтя, подвинулась к костру, подержала грубые намозоленные руки над языками пламени. Пузырилась вода в закопченном походном котелке – ее котелке. Надо же, лиса – а домовитая. Хрустя размоченным в кипятке сухарем, Хельга все думала, как же это угораздило ее, и впервые за долгие годы не понимала, что делать. Сборы заняли немного времени. Хельга залила костер, взобралась в седло и послала лошадь на тракт. Лисавка увязалась следом.
Старой дорогой пользовались редко, потому-то Хельга ее и выбрала. Темнолапые ели местами сдвигались так тесно, что касались ветвями конских боков. Многие думают, что на большаке безопаснее, да только не так это. Лиходеи на большаке чаще всего и промышляют. Что им ловить на пустом тракте? Когда путешествуешь сам один и в седельной суме твоей золота и побрякушек на три безбедные старости, волей-неволей захочешь держаться от людей подальше. Кто ж знал, что так сложится?
Нет-нет, да косилась Хельга на странную попутчицу. Вишь как вышагивает на задних… лапах? не поворачивался язык назвать ногами. Длинные пальцы, цепкие, не человечьи, не звериные. Подошвы грубые, видать, идет без башмаков и не морщится. Когда б не вытянутая черноносая морда, не острые уши, сошла б за девочку в лисьей шубейке. С неожиданным стыдом Хельга вспомнила, как достался ей после дележа добычи богатый плащ, отороченный чернобуркой. Тьфу, пропасть!
– Почему ты вступилась за меня?
Хельга вынырнула из трясины непривычных дум, поджав узкие губы, бросила на лисавку озадаченный взгляд. Правду сказать? Что ошиблась, влетела сослепу, сумерки окаянные попутали? Но лисавка оказалась умной. Тихо залаяла, часто-часто, и Хельга поняла, что она смеется.
