— Бросишься за ней вдогонку?
— Может быть. Здесь уж точно не останусь. Теперь это место не вызывает положительных эмоций.
— Сволочь! — вскакивает с дивана, вихрем несется ко мне, а в следующее мгновение отвешивает смачную оплеуху. — Ненавижу!
— И тебе всего хорошего, Петрова. Владу передавай привет.
— Да мой отец тебя в бараний рог согнет, подонок! И укатишь обратно в своё лягушачье болото! — практически визжит. Хороша актриса, да очень-то.
— Твой отец даже если очень, ну очень захочет, ничего мне не сделает. Если бы ты хоть немного разбиралась в бизнесе, то поняла бы, насколько сейчас рискуешь. Одно мое слово, и сеть твоего отца останется без нашей продукции, а это шестьдесят процентов всего ассортимента. Но я все-таки благородный лягушатник и из остатков уважения к тебе не буду этого делать. А сейчас, будь добра, закрой дверь с обратной стороны.
Аж стены содрогаются от того грохота, с которым она захлопывает за собой дверь, и наступает тишина. Звенящая противная тишина.
А я собираюсь за считанные минуты и пулей выскакиваю из отеля. Сейчас в голове крутится один единственный вопрос «успею ли?». И, несмотря на то, что дороги пустые, приходится плестись как улитке. Здесь не полихачишь, тут же остановят. Внутри меж тем все буквально переворачивается. Что будет, если я не успею? Впервые в жизни мне настолько гадко от самого себя. Все-таки я совершенно не знаю женщин. Но хуже всего то, что я не знаю Сеню. У меня в семье принято проблемы обсуждать, садиться и обсуждать по возможности без эмоций и поспешных выводов. Удивительно, ведь именно мама нас к этому приучила. Отец человек вспыльчивый, горячий, однако с ее дипломатией, сопровождающейся строгим взглядом, тут же стихает и идет за стол говорить. Жаль, с Сеней у меня так не получилось, не смог достучаться до нее, хоть и старался.
В аэропорт добираюсь за два с лишним часа. И только захожу в здание, как вижу мигающую полоску на табло с расписанием рейсов. Не успел… Самолет вылетел двадцать минут назад. Дьявол! Какого черта все резко обернулось против нас?
Тогда осматриваюсь в надежде, вдруг она все же передумала, и сейчас мы встретимся глазами. Но нет. Есения улетела. И что теперь? Лететь следом? Или дать ей время подумать? Блин, я уже настолько боюсь совершить очередную ошибку, что просто не знаю, как поступить правильно. Сердцем хочу к ней, хочу видеть ее каждый день, но чего я еще хочу, так это чувствовать взаимность. Только есть ли она, эта взаимность? Сеня ушла слишком легко, возможно, для нее наша поездка всего-навсего способ отвлечься. И упрекнуть ее не в чем, как-никак я сам изначально панировал окунуться в новое, забыться. Кто бы знал, что все обернется полным помешательством на этой женщине.
Наверно будет правильнее дать нам обоим время. Есения могла бы не сбегать, могла бы дождаться, выслушать меня, но вместо этого предпочла уйти, молча. Притом, что я был с ней искренен. С самого начала я был честен, однако честность, как и ложь в случае с Лизой, привели к одному и тому же итогу — к расставанию.
Через десять минут бестолкового разглядывания электронного табло, иду к стойке регистрации.
— Какой ближайший рейс до Перпиньяна?
— Через два часа, — мило улыбается девушка.
— Можно билет.
— Да, конечно. Паспорт?
— Вот, — достаю паспорт, — а ближайший рейс до Москвы?
— Через пять часов.
— Хорошо, — так и зависаю с документом в руках.
— Прошу прощения, месье, вам до Москвы или Перпиньяна?
Глава 26. Есения
Шесть часов спустя
Неужели я дома? Так странно, меня не было всего полтора суток, а такое ощущение, будто месяц провела в сказочном Давосе, который по факту оказался совсем не сказочным, который добил окончательно. Ну, что ж теперь… сама заварила кашу, самой и расхлебывать, самой залечивать душевные раны.
На этаж поднимаюсь полная решимости зайти в квартиру и наконец-то разрыдаться. Сколько можно копить слезы? Может, Катьке позвоню, приглашу… хотя нет, не буду звонить, сейчас лучше побыть одной, собрать остатки гордости, разбитого сердца, сознания, слепить из себя нечто человекоподобное, а уж потом подругу звать.
А когда подхожу к двери, замечаю нечто очень и очень подозрительное. Металлическое полотно вокруг замка всё в царапинах, ручка считай на соплях держится. Меня что же, еще и ограбили? Но дверь все-таки закрыта. Значит, хотели ограбить, да не вышло? И максимально осторожно вставляю ключ в замочную скважину, проворачивается тот, к счастью, без проблем. Однако, зайдя в квартиру, так и открываю рот. Это шок, это желание рычать и плакать одновременно, это просто нестерпимо больно. Внутри творится самый настоящий хаос — вещи разбросаны, мебель превратилась вообще в какой-то бурелом. Здесь словно ураган прошел. Ужасный, разрушительный, катастрофический и… о господи, кажется, я знаю его имя. Ураган Макс, двенадцать баллов по шкале Бофорта. Кто еще мог беспрепятственно прийти ко мне домой, уничтожить здесь все и так же спокойно уйти? Только он…
Скоро я окончательно убеждаюсь в своих догадках. Уничтожено все, кроме того, что принадлежало Максу и что он, конечно же, снова забрал.
Тогда иду в кухню, где, переступая через разбитую посуду, добираюсь до окна, смахиваю с подоконника землю, вместе с денежными деревьями, вырванными из горшков с корнем, и открываю форточку. В кухню тотчас врывается свежий морозный воздух, который немного приводит в чувства. После сажусь на стул, сидушка которого изрезана в хлам, и даю волю слезам. Вот теперь можно, теперь сколько душе угодно.
Из всего, что здесь есть, из всей этой груды хлама мне жаль только одну единственную вещь — чайный набор на две кружечки из тонкого китайского фарфора. Это был подарок отца на новоселье. Он отдал мне набор уже будучи в больнице со словами: «сядешь пить чай и вспомнишь меня». Будто я его не вспомнила бы просто так, без чая! А сейчас эти чашки лежат мелкими осколками в раковине. И так становится больно, так горько, так … безнадежно…
Не знаю, я ничего уже не знаю, не понимаю и видимо совершенно не разбираюсь в людях. Никогда бы не подумала, что мужчина способен на такое. Хотя, мужчина и неспособен, а Макс очень даже.
А время бежит. За окном уже глубокая ночь, снег летит в открытую форточку и оседает капельками воды на подоконнике. Я сильная, я справлюсь, я переживу, заработаю, куплю все-все новое. Я, черт побери, смогу! Но не сейчас. Здесь и сейчас я как никогда слабая, уязвимая и раздавленная. Да, именно так! А сердце болит, словно его ковыряют тупым ножом, голова горит, будто у меня лихорадка, слезы катятся по щекам и такими же капельками оседают на столе. Три года! Три долбанных года ублажала, холила и лелеяла ублюдка! Расскажи мне такую историю Катька про какую-нибудь свою знакомую, я бы посмеялась и назвала ту брошенную идиотку идиоткой. Но эта история приключилась со мной — той самой доверчивой идиоткой.
