Почему-то, правда, не издавая ни звука.
А смерть и впрямь была рядом. Противоположный край
разверзшейся трещины вдруг заскользил вниз, переливаясь перламутровым блеском,
плавно, медленно и неотвратимо, и можно было только гадать, откалывалась ли это
гигантская “чешуйка” льда – или рушился, схлопываясь, весь тоннель до самого
выхода. Если вода начнёт подниматься, стало быть, весь, наслаждаясь вернувшейся
способностью мыслить, хладнокровно решил Волкодав. Разлетевшиеся осколки
хлестнули по воде у самых его ног. Потом свалившиеся глыбы совсем перекрыли
просвет трещины, и опять стало темно. Этот новый обвал тоже состоялся для него
без малейшего звука.
* * *
Как на первый взгляд ни удивительно, уничтожающий грохот
льда легче всех пережил Мыш. Наверное, чувствительные уши зверька обладали
способностью отсекать, не пуская в нежную глубину, опасно громкие звуки. И то
сказать, – если бы дело обстояло иначе, вряд ли его племя смогло бы выжить
в пещерах с их часто грохочущими обвалами. Людям пришлось куда тяжелее.
Волкодав, единственный из троих не потерявший сознания, ощутил, что по лицу у
него что-то течёт, поднял руку смахнуть водяные капли с подбородка и щёк – и
увидел на пальцах кровь, густо хлынувшую из носа. Трещина, плотно перекрытая
рухнувшими глыбами льда, более не пропускала наружного света, но ему хватало и
слабеньких отблесков. Он принялся торопливо осматривать своих спутников, только
начинавших слабо шевелиться. У обоих тоже текла кровь, но не из носа, как у
него, а из ушей, что было существенно хуже. Венн даже подумал, не остались бы
они глухими. Сам он покамест не различал ни плеска воды, ни иных звуков, но
полагал, что это дело времени: наследие предка-Пса в который раз оберегало его.
Наконец Шамарган, а чуть позже и Винитар смогли стоять без
его помощи. Оба попытались говорить и, болезненно вздрагивая, одинаковым
движением потянулись к ушам. Ко всему прочему, синеватая тьма, вполне
проницаемая для глаз Волкодава, им казалась совершенно кромешной. Венн вложил в
руку Винитару ремённую застёжку своего заплечного мешка, и тот крепко сжал её,
понимая, зачем это нужно.. Самому кунсу на плечо легла ладонь Шамаргана.
Водительство Волкодава было ими принято как должное и даже с благодарностью.
После пережитого потрясения ничего так не хотелось, как надёжной опоры. И,
наверное, они нутром понимали то же, что уяснил себе венн: засиживаться на
одном месте было нельзя. Ни на ком не осталось сухой нитки, да и мокнуть
беглецам довелось отнюдь не в тёплых морях, омывающих Мономатану. Перестань
двигаться – и холод, токи которого пронизывали ледяную пещеру, очень скоро
доконает всех троих, подарив вместо сошествия в Понор совсем иную смерть,
гораздо менее достойную, но зато протяжённую. Они просто замёрзнут.
Шустрый Мыш то уносился вперёд, разведывая дорогу, то
возвращался к хозяину. Зябкой сырости вроде теперешней он не выносил и рад был
бы отсидеться за пазухой у Волкодава, но, на его беду, человеческая одежда
оказывалась такой же холодной и мокрой, как и всё кругом, и зверёк опять
пускался в полёт. Наверняка при этом он обиженно верещал, но Волкодав
по-прежнему не мог его слышать.
Венн тянул вперёд своих спутников, толком ещё не пришедших в
себя и бестолково, незряче спотыкавшихся у него за спиной. Он пытался думать о
том, каким образом гибель в бездне Понора была предпочтительней тихого
замерзания возле обвала. При этом венн вспоминал Близнеца, вырубленного из
ледяных недр, и невольно дивился: им ли, смертным, чураться конца, освящённого участью
Бога?.. Причём Бога, насколько мог судить Волкодав, очень достойного, никакому
непотребству Своих чад не учившего…
Через несколько сотен шагов он, как ему показалось, сумел
нащупать ответ. Не род смерти отвращал его, а та безропотность, с которой пришлось
бы её принимать. Кроткий Целитель не потому небось остался во льду, что для
борьбы мужества не хватило. Вполне могло случиться и так, что Понор окажется
недосягаемо погребён под пятой ледяного великана и им придётся-таки застывать в
этой пещере, в последнем её тупике, у трещины либо колодца, в который из
внешнего мира со свистом и рёвом падает ветер. Так оно скорее всего и
получится, потому что жизнь отчаянно скупа только на счастливые избавления;
что-что, а жестокие каверзы у неё не залёживаются. Но это – жизнь, великое
испытание, и, стало быть, надо его выдержать до конца. Не сдаваясь посередине
дороги и всемерно дразня Незваную Гостью, вынужденную дожидаться мгновения
власти.
Вот тогда и перед Старым Псом предстать будет не стыдно.
* * *
Не зря вспоминались Волкодаву Самоцветные горы и в
особенности Бездонный Колодец!.. Нынешний поход сквозь недра становился чем
дальше, тем больше похож на тот давний, случившийся годы назад. Тогда они тоже
втроём шли в неизвестность, лелея надежду отыскать выход наружу, но в глубине
души гораздо более веря в погибель, подстерегавшую на каждом шагу. Тот раз им
пришлось встретиться с двойной неудачей. Легендарному выходу из Колодца,
пересудами о котором жил весь огромный рудник, было отказано в существовании. А
наградой по возвращении стали невыполненные посулы.
Только в Колодец они поначалу спускались – и гадали,
обдаваемые подземными водопадами, куда же подевалось тепло земных
глубин, – а здесь приходилось всё время лезть вверх, оскальзываясь на
льду, выглаженном водой. Двигаться вперёд, да ещё с двоими почти беспомощными
спутниками, было очень тяжело, и Волкодав постепенно перестал сомневаться и
понял, что пещера должна была завершиться в точности как Колодец: округлым
залом с озером густой, бирюзово светящейся то ли воды, то ли не воды.
Поэтому, когда синеватые отсветы из еле заметных и доступных
лишь его зрению стали вполне различимыми, он сразу понял, что это означало, и
даже обрадовался. Очень скоро жерло пещеры резко сомкнулось, превращаясь в
узкий, еле-еле протиснуться человеку, лаз в полупрозрачной стене. Оттуда резвой
струйкой выбегал ручеёк, дававший начало ледниковой речушке. Мыш безо всяких
колебаний нырнул в этот лаз и не заторопился обратно. Волкодав подумал о том,
что дыра, казавшаяся просторной маленькому летуну, для него самого могла стать
ловушкой. Он снял со спины мешок, примерился, вытянул руку, как мог перекосил
плечи… и тело ввинтилось в ледяную нору, без труда вспомнив былую науку.
Лаз встретил венна двумя подряд костоломными поворотами, без
остатка потребовавшими всей гибкости, на которую он был способен. Довольно
долго он полз вперёд по вершку, замечая, однако, что с каждым вершком
становится всё светлей. Он самонадеянно решил даже, что теперь не страшно было
бы и застрять; он держал в руке нож и, вероятно, сумел бы прорубиться сквозь
последние пяди. По счастью, этого не понадобилось. Волкодав сделал ещё
несколько усилий, рванулся – и выкатился под невероятно высокие и почти
прозрачные ледяные своды, очень хорошо пропускавшие свет.
Это был дивной красоты чертог, поистине затмевавший едва ли
не всё, что он в своей жизни видел. Сказочная гробница, бредовый сон зодчего,
свихнувшегося после утраты любимой. Ледяные стены, колонны, невозможные арки
возносились на головокружительную высоту, истаивали, держались на ниточке, и
были несокрушимы. То гладкие до хрустальной прозрачности, то изысканно-матовые
от инея, они обрастали бахромами, гирляндами, невиданными соцветиями сосулек
всех размеров и форм – от крохотных и тонких, словно иглы для бисера, до чудовищных
нависших клыков по две сажени длиной.
