И, уж конечно, без помощи велиморских сегванов Винитару со
спутниками нипочём не удалось бы разыскать старого-престарого дедушку, знавшего
о Вратах, что выводили с Малых Островов… не на какую-нибудь промороженную скалу
посреди холодного моря, а прямиком в южный Саккарем. То есть слова такого –
Саккарем – сегванский дедушка слыхом не слыхивал, но о тёплом крае за Вратами
ему в пору мальчишества рассказал его собственный дед, а откуда тому было
ведомо – теперь уж не спросишь. Ибо, в отличие от общеизвестных велиморских
Врат, здешние были не полноценными Вратами, а скорее червоточиной вроде Понора,
выпускавшего в озёрную глубину и в обратном направлении недоступного. Старик
утверждал, что проникший в “его” лаз оказывался по шею в вонючем, кишащем
пиявками болоте где-то в плавнях большой реки, именуемой Сиронг. И, как через
Понор, вернуться тем же путём было нельзя. Из-за этого неудобства червоточиной
не пользовались и, разведав когда-то, постепенно забыли.
Волкодаву, три года просидевшему над лучшими картами мира,
не требовалось расспрашивать сведущих людей, уточняя, в какой стране протекает
река, именуемая Сиронг. Трое посоветовались, прикинули дорогу до ближайших
торных Врат Велимора – и решили положиться на удачу и на верность дедушкиной
памяти…
И вот они действительно сидели возле края трясины, в которой
щетинились твёрдыми колючками листья знаменитого растения сарсан, водившегося
только в саккаремских болотах, и ночной ветер доносил солёное дыхание близкого
и тёплого моря. Волкодав невольно думал о больших парусных кораблях, скользящих
в летних сумерках по ленивым волнам, и о том, как, наверное, приятно и покойно
путешественнику стоять возле борта на таком корабле, глядя на берег,
отступающий в вечернюю мглу. Как постепенно растворяются в этой мгле силуэты
леса и гор и остаются лишь огоньки, висящие драгоценными россыпями между землёю
и небом… Он видел большие парусники у причалов, но ни на один ни разу не
поднимался. Он ходил по морю лишь на сегванской “косатке”, и эти плавания
никакой радости ему не доставили. На самом-то деле он слышал от знающих людей,
что маленькая “косатка” гораздо быстрей и несравнимо надёжней пузатого
торгового корабля, но ничего с собой поделать не мог. Доведись ему снова
отправиться в море, он бы выбрал большой корабль – саккаремский или аррантский.
Вот только навряд ли подвернётся мне новый случай переправляться через солёную
воду. Если Хозяйка Судеб будет и далее столь же благосклонно вести меня,
помогая в задуманном, – это значит, что моря мне не видать уже никогда.
Сожалеть ли?.. Веннские чащи, которых я тоже никогда более не увижу, достойны
сожаления куда больше, чем море.
А кроме того, если слишком пристально думать обо всём, что
покидаешь, – не удастся совершить ничего и даже сделать единственный шаг
вперёд не получится…
– У тебя-то, надобно думать, родня всем на
зависть, – сказал он Шамаргану. – Ты, наверное, непризнанный меньшой
братец прежнего саккаремского шада, Менучера, прозванного Виршеплётом. Тем
более что и песни, кажется, слагаешь…
Как водится, шутка была шуткой лишь наполовину. Волкодаву
давно хотелось выведать, кто же такой Шамарган. Только он всё не мог придумать,
с какой бы стороны затеять о том разговор.
К его некоторому удивлению, Шамарган неожиданно приосанился.
– Я в самом деле непризнанный сын, – проговорил он
со спокойным достоинством. – Только мой род гораздо славнее того, что
царствовал прежде в этой стране, ибо дал людей куда более достойных, чем
неблагодарный и мстительный шад… не наделённый к тому же настоящим поэтическим
даром. Моим отцом был Торгум Хум<Торгум Хум. – Повествование об этом
полководце и о различных событиях в Саккареме примерно за десять лет до времени
действия настоящего романа читатель может найти в книге Павла Молитвина
“Спутники Волкодава” (повесть “Сундук чародея”), СПб.: Азбука, 1996 и позже.
>, славный полководец, ещё при венценосном батюшке Менучера названный Опорой
опор… да обласкает Лан Лама его благородную душу! А матерью моей стала
халисунская пленница, взятая в пограничной стычке и привязанная, согласно
обычаю, к его колеснице…
Окажись при этом местные жители, собиратели тростника, они,
вероятно, отнеслись бы к рассказу Шамаргана с должным благоговением. Имя
доблестного военачальника, при Менучере замученного в темнице по ложному обвинению,
нынче было в большой чести по всему Саккарему. И особенно на здешних
побережьях, которые в своё время он успешно оборонял от морских разбойников. Но
сегодня Шамаргану со слушателями явно не повезло. Выслушав торжественное
признание, Волкодав и Винитар, не сговариваясь, отозвались хором:
– Враньё!
У лицедея стал вид человека, жестоко оскорблённого в самых
трепетных чувствах. Но на двоих северных воинов – людей, как всем известно,
грубых и маловосприимчивых – зрелище его обнажённых душевных ран никакого
впечатления не произвело.
– Думай хорошенько, прежде чем возводить напраслину на
такого, как Торгум, – сказал Винитар. – Да, это верно, он потерял
жену и детей в Чёрный Год, во время великого мора, и жил после этого бобылём.
Но однажды шад Иль Харзак, отец неблагословенного Менучера, отправил его в
Велимор. Торгум проехал по многим дорогам Потаённой Страны и добрался даже до
моего замка Северных Врат. Он провёл у меня два дня. Краткий срок, но я успел
неплохо узнать его. Он никогда не оставил бы непризнанного ребёнка, будь то сын
или дочь хоть от пленницы, хоть от самой распоследней рабыни. Люди, подобные
ему, не предают свою кровь.
Было ясно, что Винитара не переубедить. Шамарган покрылся
пятнами и обернулся к венну:
– Ты тоже знал Торгума Хума?
– Такой чести мне не досталось, – проворчал
Волкодав. – Но я видел его младшего брата, Тайлара. Теперь, я слышал, он
стал великим вельможей, чуть ли не правой рукой шада Мария Лаура… Мне выпало
биться под его началом, когда шад Менучер своим правлением довёл страну до
восстания, и молодой Хум оказался среди тех, кто возглавил мятеж. И я помню,
как он плакал, отвязывая от колесницы тело женщины, которую “золотые”, наёмники
шада, довели до смерти. Это была родовитая госпожа, сестра одного из
сподвижников Тайлара… Потом он обратился к своим людям и сказал: от века
ведётся, что всякое войско пытает пленников и насилует женщин, даже когда война
идёт за правое дело. Не нами заведено, но после нас да не продолжится! Отныне,
мол, ежели кого в мерзостном грехе уличу – врагом своим назову и удавлю вот
этими руками. Так и сказал, я сам слышал… А бывалые воины говорили, что он чем
дальше, тем больше на старшего брата делается похож.
Волкодав замолчал. Он хотел ещё посоветовать Шамаргану
придумать себе другую родню, более подходящую… но поразмыслил и удержался. Он в
своей жизни встречал довольно сирот, в самом деле не знавших ни матери, ни
отца. Худо чувствовать себя одиноким, никому на свете не нужным, кем-то, по
выражению Атавида, выкинутым точно мусор, – и каких только побасенок не
выдумывали те сироты, объясняя тайну своего рождения! Как всем непременно
хотелось быть побочными детьми видных царедворцев, военачальников и чуть ли не
иноземных правителей! И как обижались несчастные вруны, успевшие поверить в
собственную выдумку, когда кто-нибудь выводил все их россказни на чистую воду…
