– Когда мы уходили, на острове оставалось немало
рабов, – проговорил Винитар. – Больше двадцати зим прошло… Должно
быть, это их дети.
В племени Волкодава не чурались обзаводиться рабами, будь то
пленники, взятые во время не-мирья или купленные на торгу. Раб для веннов был
человеком, чьи поступки отняли у него право самому распоряжаться своей жизнью.
Его собственные поступки – или его предка, что было в их глазах то же самое.
Недостаток мужества, вынудивший просить пощады в бою, или неспособность вести
хозяйство, не залезая в долги, – то и другое вполне справедливо лишало
взрослых мужчин и женщин звания полноправных людей, низводя их до положения
несмышлёных подростков, отнюдь не вышедших из родительской воли. У веннов рабы
сидели за общим столом в самом его низу, после хозяйских детей. От справного
раба ожидали, что он овладеет каким-нибудь ремеслом и сумеет выкупиться на
свободу либо же совершит смелый поступок, уравновешивающий постыдное деяние
праотца. То есть проявит себя так, как это надлежало подростку, стремящемуся
заслужить звание взрослого. И скверным человеком среди веннов считался тот, кто
бьёт своего ребёнка… или раба.
Волкодав покосился на кунса, ожидая, что тот скажет ещё.
Винитар стоял, опершись коленом о камень, и что-то разглядывал на скале. Он
ответил, не оборачиваясь:
– У тех невольников оставались лодки, чтобы ловить рыбу
и зверя. Правда, не столь мореходные, чтобы достичь других островов: все
большие мы забрали с собой. Но рабы не слишком печалились. Они дождаться не
могли, чтобы войти в дом и завладеть всем, что осталось. Мой отец сказал тогда,
что они крутились как трупоеды над стервой, и мне подумалось, что он был прав.
– Если это вправду их дети, то быстро же они одичали… –
проворчал Волкодав.
Винитар не ответил. Он разглядывал рисунок, выбитый и
выцарапанный очень старательной, но недостаточно сильной рукой. Молодой кунс
нашёл его только потому, что хорошо знал, где искать. Следовало всячески
благодарить огнебородого Туннворна за то, что лёд ещё не добрался сюда, укрывая
и перемалывая своей тяжестью всё, что на пути попадалось. Намеченные в умытом
дождями граните, проступали две мужские фигурки. Та, что находилась вверху,
была больше, мужественней и любимей. Та, что внизу, – поменьше, поплоше.
Между ними угадывался мальчик, тянувшийся к верхнему, в то время как нижний
держал его за ногу. Из чресл верхнего исходила дуга, завершавшаяся в лоне
женской фигурки, замершей с воздетыми руками чуть поодаль. А с противоположной
стороны на мужчин – в особенности на нижнего – нападало большое животное. О
четырёх ногах, с сильными челюстями и с густой шерстью, вздыбленной на
загривке… Суровый боевой кунс водил рукой по рисунку, гладил его и всё не
отводил глаз – так, словно желал унести в памяти навсегда, а рука могла ощутить
тепло другой руки, прикасавшейся к влажному камню. Волкодав про себя рассудил:
найдёт или нет Винитар жильё своей бабки, а последнюю весточку от неё он,
похоже, всё-таки получил. Смысл рисунка был ему не особенно ясен, но Винитар,
похоже, прочёл его без труда.
И бабку свою он, знать, крепко любил…
Между тем невысокие мохнатые фигурки продолжали мелькать
вдалеке, то тут, то там показываясь между камней, и теперь Волкодав видел, что
мех объяснялся одеждой. Скроенные на удивление ловко, одеяния сидели на телах
как вторая кожа, совсем не стесняя движений и делая человека издали похожим на
зверя. Волкодаву случалось знакомиться с племенами, обладавшими несравненным
умением выделывать шкуры и превращать их в одежды, и так получалось, что
воспоминания каждый раз оставались достаточно тягостные. Вспомнить хоть роннанов-харюков,
лесное племя Медведя… Почему? Волкодав сам считал себя наполовину собакой, но
брататься с теми зверо-людьми у негр никакого желания не возникало. Он долго
думал об этом. И решил – наверное, всё оттого, что их человеческие половины
казались ему замутнёнными, утратившими разумную ясность. У него в роду
почитание предка-Пса всё же не доходило до копания нор…
– Охотятся, – сказал он Винитару. – Но не на
нас.
– Боятся, – отозвался кунс, не оборачиваясь. И с
презрением добавил: – Рабы!
Что двигало мохнатыми? Вправду ли наследное чувство рабов,
ощутивших – вернулся грозный хозяин? Или звериное знание, внятно
предупреждавшее: эта дичь слишком решительна и зубаста, не будет добра?..
Волкодав потянулся вовне и опять уловил рыжие пламена присутствия Шамаргана, на
сей раз отчётливо задымлённые подавляемым страхом. Беглый лицедей, понятно,
тоже заметил охотников. И сообразил, что очень скоро его возьмут в полукольцо,
прижимая к отвесной скальной стене.
– У него большой заплечный мешок, – сказал
Винитар. – Не иначе, стащил что-то на корабле, а тут и разбойники.
Поделом!
Волкодав ответил не сразу. Он медлил, стараясь приноровиться
к обитателям острова. Их стремления не были полностью человеческими или
откровенно звериными, они представляли собой некую невнятную, неоформившуюся
смесь, тяжкую для понимания; таков нрав тумака-волкопса, взявшего не пойми что
от обеих сторон. Всегда трудно понять породу, когда она только ещё нарождается,
не успев устояться. Или – вырождается. Как здесь. Перед ним были одичавшие потомки
людей. Уже не люди в полном смысле слова. Правда человеческой жизни утратила
среди них силу. А животные порядки ещё не обрели власти.
Дикая, беззаконная орда, хуже которой трудно что-нибудь
выдумать… Сквернейшее посрамление, которое могло случиться с островом Закатных
Вершин. Худшее, что мог найти здесь Винитар.
– Не разбойники, – помолчав, проговорил
венн. – Они не знают, что значит грабить. Они охотятся.
Кунс наконец оторвался от рисунка, выбитого на скале. Он
посмотрел, как перебегали от камня к камню мохнатые, и не стал вслух гадать,
нужна ли им была голова Шамаргана, чтобы насадить её на кол во славу неких
Богов. Такие не поклоняются Богам и не воздвигают Им алтарей. Попавшую им в
руки добычу, будь она двуногой, четвероногой или с крыльями, ждёт одна-единственная
судьба. Добычу обдирают и едят. Причём сырую и даже прямо живую – ради целебных
свойств ещё не умершего мяса.
Шамарган прятался до последнего. Но, когда к нему
подобрались, слишком близко, – кувырком выкатился из-за валуна, вскочил на
ноги и кинулся бежать. Причём не абы куда. Всё-таки он бывал в разных
переделках и выучился сохранять определённое здравомыслие. А также выбирать
меньшее из нескольких зол. Он понимал, что Винитара с Волкодавом не очень-то
обрадует его появление, но… этих людей он знал, и потом, они были по крайней
мере люди. Когда всё кончится, они, вероятно, отнюдь не погладят его по
головке, скорей зададут крепкую взбучку, но это будет обычное человеческое
наказание, которое можно будет принять.
Волкодав и Винитар, по крайней мере, не будут смотреть на
него и улыбаться, облизываясь и подбирая слюну…
Шамарган бежал к ним, размахивал руками и кричал, взывая о
помощи.
Охотники сразу бросились за удирающей дичью. Привыкшие
сганивать какого угодно зверя, они были очень выносливы и упорны в
преследовании, но гораздо более длинные ноги, подстёгнутые отчаянным желанием
спастись, на первых десятках шагов позволили Шамаргану заметно опередить
погоню. Наверное, его прыть показалась преследователям чрезмерной. Не прекращая
бега, они стали стрелять.
