– Слышишь, ты!.. Не моги моей девушке глазки строить,
кому говорю!..
Шамарган, наверняка ждавший чего-то подобного, лишь веселей
ударил по струнам:
– А с кем прикажешь перемигиваться? С тобой, может
быть?
Глиномес зарычал и полез из-за стола, легко отмахнувшись от
подружки, пытавшейся его удержать.
– Спасите! Спасите! – подхватился и побежал от
него Шамарган. – Почтенные, спасите меня от любителя запретных утех!..
Народ помирал со смеху и вовсе не торопился его от кого-то
спасать. Шамарган же, заметив своих спутников, вошедших в трактир, лихим
кувырком бросился им под ноги, не переставая при этом бренчать на арфе и
горланить:
“…Снова едет на поиски горя и нужд
Дева-воин в броне воронёной!
Вновь туда, где ликует бездушное Зло,
А надежда молчит боязливо…” –
“Да когда ж наконец ты заткнёшься, брехло!
Эй, корчмарь! Ещё кружечку пива!..”
Хозяин заведения принял эти слова на свой счёт и с
готовностью наполнил большую глиняную кружку. Глиномес, не разобравшись, посчитал
троих вошедших за случайных посетителей трактира и устремился прямо на них –
ловить оскорбителя. Волкодав сделал движение ему навстречу. Короткое такое
движение, всего, может быть, на вершок, кто нарочно не смотрел на него, тот и
не заметил. Но могучему парню почудилось, будто его с силой толкнули в грудь,
вышибив половину воздуха из лёгких. Он взмахнул руками и тяжело сел на пол,
соображая, как могло такое случиться. Никакой стены поблизости не было; на что
же он налетел?.. Эврих взял кружку со стойки, попросив добавить к ней ещё три
такие же, и присоединился к друзьям, устраивавшимся за столом возле входа. Он
подсел к ним, как раз когда Волкодав спросил Шамаргана:
– Ну как? Разузнал что-нибудь?
– А то! – был гордый ответ. – Конечно
разузнал, и притом гораздо больше, чем кое-кому хотелось бы, чтобы вышло
наружу!
Только тут Эврих обнаружил, что за время, потраченное им на
препирательства с искушённым в законах вейгилом, его спутники, мало надеявшиеся
на особые привилегии Лечителя, сами позаботились кое-что предпринять. Вот и
пригодились им разнообразные способности Шамаргана, который именно по этой
причине и не пошёл с ними к наместнику (а вовсе не из-за своей малости по
сравнению с двумя воинами, как решил было Эврих). Зато теперь было очевидно,
что чирахцы могли бы поведать своему вейгилу очень много занятного о
происходившем в доме мельника Шехмала Стумеха… если бы вейгил сумел их
спросить. Или, что важней, – если бы он того как следует захотел…
– Дочь мельника, госпожа Шехмал Шамоон, скоро полгода
как замужем за купцом Юх-Пай Цумбалом, торгующим винами, – рассказывал
лицедей. – Юх-Пай – младший сын, но не всем же достаются старшие, верно?
Кстати, все говорят, что парень толковый… Он сам из Мельсины и пока не имеет в
Чирахе своего крова, поэтому Шамоон по-прежнему живёт в доме отца. У них тут
свадьбы играют весной, после того как засеют поля: считается, что это должно
способствовать многоплодию молодых жён…
Волкодав про себя покривился. Свадьбы следовало играть
осенью. Любой венн знал почти с пелёнок, что именно этот срок был истов и
любезен Богам. Справь свадьбу в иное время – и нипочём не будет добра. А
Шамарган продолжал: – Как там у молодой купчихи Юх-Пай насчёт многоплодия,
никому пока доподлинно не известно. А вот то, что сердечный друг у неё как был,
так и остался, это вам половина города подтвердит. Звать его Бхубакаш, он
недавно унаследовал шорную мастерскую отца, но люди помнят, что подростком он
прислуживал в “доме веселья”… и, я подозреваю, поднаторел там в таких любовных
изысках, что уж куда против него мужу-виноторговцу… вдобавок почти сразу
уехавшему в Халисун.
– Ясно, – сказал Волкодав.
Мыш сидел между ними на столе, невозмутимо лакал из блюдечка
молоко с накрошенным хлебом и не обращал внимания на любопытные взгляды
посетителей.
– Кое-кто говорит, будто Шамоон ещё и мстит таким
образом отцу за некие обиды, нанесённые в юности, – продолжал
лицедей. – Иные же утверждают, что месть предназначена мужу, за то, что не
увёз её сразу в столицу, как ей того бы хотелось, а, наоборот, сам надумал в
Чирахе осесть… Впрочем, это неважно. Куда интереснее, что Бхубакаш наведывается
в дом мельника почти каждую ночь, открывая своим ключом маленькую дверцу в
стене, окружающей сад.
– Видел я эту стену… – вспомнив древние чёрные камни,
казавшиеся ему крадеными, пробормотал Волкодав. – И дверку в ней видел…
Он вертел в руках опустевшую кружку. Богатство страны
чувствуется во всём; тот же “Корчемник” был трактиром не из самых дорогих в
городе, не чета “Стремени комадара”. Но и здесь посуда, предназначенная
разбиваться чуть ли не каждодневно, была красивая, тонкостенная, сделанная на
кругу, и гончары выводили её не абы как, лишь бы “наляпать” побольше, а с
безошибочным чувством меры и красоты. К тому же и глина в окрестностях Чирахи
водилась какая-то занятная. Изделия из неё после обжига обретали сизый матовый
блеск, словно покрывались налётом. Говорили, будто молоко в подобных кувшинах
оставалось холодным и долго не прокисало, да и пиво становилось вкуснее. Так
оно, похоже, и было. Кружка нравилась Волкодаву.
– Ну так вот, – продолжал Шамарган. –
Кажется, дней десять подряд им не удавалось увидеться, потому что новый конюх,
в отличие от другой прислуги, обладал очень острым слухом, не притуплявшимся
даже от почти откровенных посулов. Вот тогда-то пропало у купчихи драгоценное
сапфировое ожерелье, и шо-ситайнец был обвинён в краже. А слуги, так дружно
свидетельствовавшие против него, были из тех, что целых десять дней лишались
привычных подачек. Вот так.
Молча слушавший Винитар усмехнулся углом рта.
– Надобно думать, – сказал он, – поближе к
приезду мужа ожерелье непременно “нашлось” бы. Где-нибудь на дне ларя с овсом,
когда оттуда позаботились бы наконец выгнать мышей… или ещё в другом месте,
которое, по общему мнению, непременно выбрал бы конюх…
– Именно, – кивнул Шамарган.
Винитар ехал по улице на вороном Сергитхаре. Так или иначе,
им предстоял немалый путь вместе. Прежде, чем пускаться в дальнюю дорогу, коню
и всаднику следовало привыкнуть друг к другу, познакомиться, подружиться. Ибо
как знать наперёд, кому из них кого и при каких обстоятельствах, может быть,
доведётся спасать?..
Пока Винитар лишь испытывал всё возраставшее уважение к
шо-ситайнцу Винойру, прежнему хозяину Сергитхара. Испуг и озлобление, вызванные
невесёлыми жизненными переменами, начали проходить, и жеребец всё более
становился таким, каким, по всему видно, был прежде: понятливым, ласковым и
послушным. Он безо всякого труда нёс Винитара, охотно отзываясь на малейшее
движение повода или ноги у своего бока, даже на изменение положения тела в
седле. Он хотел угодить человеку, потому что человек ему нравился. С ним
Сергитхар не боялся ни брехливых собак, ни скрипучих повозок, ни голубей,
неожиданно взлетающих прямо из-под копыт. Даже при виде других жеребцов он
ограничивался лишь тем, что воинственно прижимал уши, но в драку первым не лез,
понимая, что несущему всадника приличествует достойная сдержанность.
Шо-ситайнское седло на потнике из мягкого войлока удобно облегало его спину…
Правда, делалось это седло под человека ростом Винитару примерно до плеча.
Рослому кунсу в нём было не слишком удобно, но неудобство было вполне терпимым.
Да и не менять же седло, ведь если всё пойдёт как надо, в довольно скором
времени коня придётся вернуть…
