Волкодав подумал и понял, что не испытывает на сей счёт
особого любопытства. Вернее, испытывает, но чувство было глухим и далёким, как
голод к лакомствам на столе – у человека, которому вот-вот лекарь отнимет
изувеченную ногу. Какие пряники, если весь мир съёжился до величины горящего
болью колена, а впереди предстоит пусть спасительная, но ещё худшая боль?.. Ну,
любит Афарга Эвриха, а он то ли не замечает, то ли побаивается её душевного жара…
вторая Великая Ночь от этого всё же вряд ли наступит. Оба живы, оба свободны –
да неужто не придумают, как им быть друг с другом и с этой любовью?.. И
Шамарган, сумевший когда-то отойти от служения Смерти, рано или поздно
перестанет придумывать себе могущественных отцов. Поскольку поймёт, что
по-настоящему светит не отражённый свет, а свой собственный… У него есть жизнь,
у него есть никем не отнятая свобода, так не грех ли великий беситься и плакать
из-за ерунды?..
Между тем несколько дней назад по этой самой дороге, по
великому северному большаку, шёл рабский караван. И в нём, прикованный за руку
к длинной ржавой цепи, плёлся Винойр. Осуждённый и проданный в неволю за
преступление, которого не совершал. Плёлся, с каждым шагом погружаясь в пучину
людской жестокости и вероломства. И вспоминая былые обиды и беды, словно
счастливый радужный сон… Он ведь даже весточку в Мельсину, где осталась его
семья, не смог передать…
Не ждите, невесты!
Не свидимся с вами,
Живыми уже не вернёмся домой…
Правду сказать, Волкодав почти не удивился, узнав имя
хозяина невольничьего каравана: Ксоо Тарким. Только подумал, что, пожалуй, по
всей справедливости так тому и следовало быть. Воистину Хозяйка Судеб доплетала
неровную, не особенно удачную нить его жизни и связывала её кольцом, заодно
теребя другие нити, оказавшиеся впутанными в те же узлы.
Невольник надеяться только и властен
На смерть, что окончит земные пути.
Чем сохнуть в разлуке, ты новое счастье,
Родная моя, попытайся найти…
Думая про Винойра, Волкодав поневоле вспоминал прекрасных
коней его родины, резвых земляков Сергитхара. Когда их впервые ловили в табуне
и пробовали заезжать, дело кончалось по-разному… Одни быстро покорялись
наезднику и на всю жизнь становились послушными. Другие… бывали же неукротимые
звери, созданные свободой и для свободы, которых ни плёткой, ни ласковым словом
не удавалось приучить к седлу и узде, – проще сразу убить, не дожидаясь,
пока сам погибнешь от зубов и копыт!.. В то, что Винойр, сломленный, уже
целовал палку надсмотрщика, Волкодаву верилось с трудом. А вот в то, что парень
вполне мог лежать со свёрнутой шеей где-нибудь в придорожном болотце… Об этом
венн старался даже не думать. Он знал свою удачливость. Только оплошай – как
раз самое скверное и накликаешь.
За что же это Винитару, справедливые Боги?.. молча вопрошал
он, следя краем глаза за ускакавшим далеко вперёд Шамарганом, которого
обозлённая лошадь надумала-таки сбросить. Неужели всё оттого, что я слишком
медленно шёл?…
Причина переполоха в сегванской деревне выяснилась едва ли
не на следующий день.
– Вы, венны, дерётесь, когда гуляете на ярмарке или в
праздник? – спросил Шаршаву кузнец Рахталик. Беседовали они в его кузнице,
куда Шаршава, конечно, не преминул зайти. Рахталик встретил его не без
настороженности, но скоро убедился в отменном мастерстве молодого венна и стал
привечать, как родного.
Вопрос же прозвучал так, что ответить “нет” значило бы
дождаться в лучшем случае насмешки, и Шаршава ответил:
– Ну… есть кулачные бои, а иногда и на палках… Это
зимой, когда у всех толстые шапки и рукавицы. Летом борьба: в обхватку, за
вороток, на вольную, на поясах… Ещё рукоборство есть, но это кто к сольвеннам
ближе живёт. А что?
Кузнец всё-таки посмеялся, но не обидно и не зло, потому,
наверное, что Шаршава выглядел первым поединщиком во всём, что перечислил.
– Вот потому-то вы, венны, сидите тихо по своим лесам,
а мы, сегваны, распространяемся по Берегу и селимся где хотим, нравится это
кому или нет, – сказал Рахталик. – Видел я ваши зимние потасовки…
Научится ли парень быть истинным воином, если он шагает биться и знает: упади –
пощадят, кровь из носу потекла – опять пощадят? То ли дело у нас! С дубинками
на драку хаживали, с кистенями, с наладошниками…<Наладошник – теперь в ходу
французское слово “кастет”, означающее “разбиватель голов”. > – Взгляд
у кузнеца стал рассеянный и мечтательный. – Драться шли, а не плечами
впустую толкаться! Оплошаешь – не пожалеют, зашиблен свалишься – бить не
отступят! Идёшь и не знаешь наверняка, вернёшься ли! Всяко бывало!.. Вот
отсюда, парень, один шаг и до настоящего воинства. Потому и равных нам нет. А
ты – в обхватку, на поясах… Шаршава не удержался, поддел в ответ:
– То-то вы от нашей лодки, как цыплята от ястреба.
Рахталик воздел палец, чёрный и заскорузлый:
– Тут дело другое. Не от вас, а от тех, за кого вас
было приняли.
– За кого же?
– А вот за кого. Мы о прошлом годе гулять отправились к
вельхам, за три дня пути… Не первый раз уже, ясно. И всё бы хорошо, да гостил у
них один… Итер… Атыр… Хёгтовы зубы ему куда не надо, эти вельхские имена!
Мужик, в общем, нас с тобой сложить, его половина получится/ Так вот,
задрались, и он сыну нашего набольшего кулаком в ухо заехал. Может, видел его
теперь? Что с левой руки говорят, не очень-то слышит, а перед дождём с лавки
голову не может поднять… Был батюшке наследник, а теперь кто? Мстить же
надобно, так? А как мстить, если вельхов на одного нашего дюжина, да ещё таких,
как тот малый, полдюжины наберут!.. Набольший весной вгорячах и нанял
пси-главцев…
– Кого?.. – Шаршава невольно представил себе
воинов из древних легенд, не то оборотней, не то вовсе полулюдей с пёсьими
головами, и в животе булькнуло.
– Да не тех! – развеселился его тревоге
Рахталик. – Их так называют из-за того, что они, как бы тебе сказать…
главенствуют над псами. Таких боевых собак, как у них, нет больше ни у кого.
Придём к вельхам на зимнюю ярмарку да в лесочке засадой поставим – во начнётся
потеха, как пойдут штаны-то им рвать!..
Он засмеялся. Шаршава его веселья не разделил. Он вообразил
лютых псов, сравнимых, пусть отдалённо, с Застоей и его подругой Игрицей… Что
ж, волкодавы могли побаловаться дружеской вознёй и с хозяином, и с хозяйскими
ребятишками. Будут раскрываться железные пасти, будут смыкаться на уязвимом
человеческом теле страшные зубы… но всё это осторожно, бережно, ласково, не причиняя
вреда. А укажи им всамделишного врага!.. Ох. Тут разорванными портами дело не
ограничится. Покрошат, в клочья раздерут и всё, что в портах… “Это уж не драка
пойдёт, а сущее убийство! – с невольной оторопью подумал Шаршава. –
Загрызут из вельхов кого, большим немирьем кончится…” Но вслух ничего не
сказал. Гостю в чужом дому хозяина поучать – самое распоследнее дело. Его
смущение не укрылось от Рахталика. Сегван, кажется, хотел сказать что-то ещё о
веннах, робеющих вида вражеской крови, но тут снаружи кузницы послышались
неловкие шаги и через порог пролегла тень. Двое мужчин обернулись. У раскрытой
двери переминалась тяжкая чревом хромая молодуха. Шаршава невольно обратил
внимание на её руки, до кровавых пузырей намозоленные о жёсткую влажную ткань и
разбухшие от постоянного пребывания в воде. Она держала под мышкой пустое
корыто.
