Восемнадцать мужчин выглядели похожими, как единокровные
братья. Все среднего роста, темноволосые и усатые, очень крепко сложенные,
страшно сильные и выносливые даже на вид. И одевались они одинаково. В удобные
кожаные штаны и стёганые безрукавки под цвет шерсти собак.
Старейшина Хряпа вышел к ним в точности так же, как
несколькими днями ранее – к веннам. И жена его снова несла на полотенце вкусный
сегванский пирог. Псиглавцы не столько сами съели его, сколько разломали
полакомиться собакам. Они о чём-то говорили, смеялись. Супруга набольшего время
от времени отворачивалась, опускала глаза. Наверное, шутки были не из тех,
которые уместны при женщинах. Однако Хряпа благоразумно помалкивал.
Потом все двинулись наверх, к деревенскому тыну. Наёмники
оценивающе оглядели сегванское укрепление, одобрительно покивали. Псы, не
удерживаемые ни поводками, ни словом команды, побежали вперёд людей –
обнюхивать, обживать новое место. Скоро откуда-то послышался истошный лай,
потом собачьи вопли и наконец – хриплый взвизг первой задранной шавки.
Кажется, деревню, чьё племя так любило похваляться
воинственностью, ожидали очень нескучные времена…
* * *
На великом большаке, что тянется с юга на север через весь
Саккарем, в одном месте есть очень примечательная развилка. От неё уже недалеко
до города Астутерана, и туда-то ведёт главная дорога, вымощенная несокрушимым
серым камнем не то что до Последней войны, но, как представляется многим, даже
прежде Камня-с-Небес. Ответвляющаяся дорога сворачивает на восток. Её никто
никогда не мостил, но она убита почти до той же каменной твёрдости. Так, что не
могут размягчить даже посылаемые Богиней дожди. А сделали это тысячи и тысячи
ног, прошагавшие здесь за долгие-предолгие годы.
Этой дорогой уходят в Самоцветные горы караваны рабов.
Эврих долго смотрел на две широкие колеи, тускло мерцавшие
сквозь слой пыли словно бы отполированной твердью… Ему показалось, дорога
дышала таким чудовищным горем, что смеяться и рассуждать здесь о чём-то весёлом
было бы настоящим кощунством. Насторожился и притих даже Шамарган. Сам же Эврих
не сразу собрался с духом, чтобы тихо спросить ехавшего рядом с ним Волкодава:
– Ты… шёл здесь?
Венн отозвался, помолчав:
– Нет. Ксоо Тарким купил меня позже… Меня привезли в
клетке и совсем с другой стороны.
Эвриху показалось, его вопрос на время отвлёк Волкодава от
каких-то мыслей вполне потустороннего свойства. Аррант не знал, что именно это
были за мысли, да и знать не хотел, но они всё равно ему очень не нравились. Он
сказал просто для того, чтобы что-то сказать:
– Так дело пойдёт, скоро здешнюю дорогу тоже решат
замостить! И получится она ещё пошире старого большака!..
Волкодав коротко отозвался:
– Не замостят.
Глубокое и синее саккаремское небо с самого утра было
тусклым, чувствовалось приближение ненастья, против всех обычаев здешнего
погодья<Погодья, погодье – здесь: климат. > подбиравшегося с северной
стороны. И, как часто бывает в безветренную погоду, вершины облаков не спешили
показываться над горизонтом, лишь посылали впереди себя гнетущую удушливую
жару. В дорожной пыли ползали отяжелевшие насекомые, других над самой землёй
подхватывали проворные ласточки.
Так совпало, что слова Волкодава сопроводил далёкий раскат
грома. Эврих вздрогнул в седле, ему стало по-настоящему жутко. Он вспомнил
кое-что, относившееся ко временам Последней войны. Что-то о совокупности
человеческого страдания, которое, превысив некую меру, обретает собственное
существование и становится страшной сокрушающей и очистительной силой. Но эта
сила не может разить сама по себе, ибо нет разума у страдания. Нужен человек,
который не побоится растворить себя в этом раскалённо-кровавом потоке и тем
самым дать ему осмысление… Человек, для которого оставить на лике Земли морщину
этой напитанной людским горем дороги окажется столь же невозможным, как для
него, Эвриха, когда-то невозможно было оставить в этом мире Огненное зелье
воришки-колдуна Зачахара… Он, Эврих, тогда поставил на кон очень многое. И не
только собственную жизнь, но даже посмертие: убил мага, который почитал его за
союзника и чуть ли не друга. И уцелел только промыслом Всеблагого Отца
Созидателя, вовремя пославшего ему на выручку великого Аситаха…
Сколько ни гордился аррант своим хладнокровием учёного,
своей способностью отстраненно размышлять о вещах, повергающих в трепет и
смущение иные блистательные умы, – эту мысль его разум просто отказался
пестовать. И тем более делать из неё выводы. Эврих завертелся в седле, ища
спасения от того, что упорно лезло ему на ум… И почти сразу воскликнул:
– Винитар! Слышишь, кунс Винитар! Что у тебя с рукой?
Все невольно посмотрели на Винитара. Тот вправду держал
поводья послушного Сергитхара одной левой рукой, а правую, с рукавом, натянутым
на самые пальцы, не отнимал от груди. Было видно, что общее внимание не
доставило сегвану особого удовольствия.
– Что у тебя с рукой? – повторил Эврих. Винитар
равнодушно пожал плечами:
– Ничего. Попортил немного.
– Вижу я, какое “немного”! – почти с торжеством
закричал Эврих, хотя на самом деле был весьма близок к слезам. Невольничья
дорога, что ли, так на него действовала?.. – Знаю я вашу породу!
Доводилось уже с такими, как ты, горя хлебать!..
Слова неудержимо сыпались с языка. Он принялся ругаться,
громко и непотребно, с красочными “картинками”<С “картинками”, “картинки” –
матерные выражения. >, требуя немедленного привала, костра и чистой воды, не
говоря уже о своём лекарском припасе. Афарга кривила надменные губы, парнишка
Тартунг взирал на господина и старшего друга в немом восхищении: ишь,
оказывается, как густо умел изъясняться благородный аррант!.. Уж сколько они с
ним путешествовали, в каких переделках бывали, но подобного красноречия, право,
Тартунг доселе за ним даже не подозревал!..
Остальные смотрели на Эвриха, как на больного, который
привередничает и чудит, горя в лихорадке. Грех не потакать желаниям такого
бедняги. Глядишь, потешится да и вжиль<Вжиль – на поправку, к жизни. >
повернёт. Или хоть успокоится на какое-то время…
Они остановились у первого же ручейка, рядом с которым,
благодарение Богам Небесной Горы, не оказалось следов стоянки рабских
караванов. Был устроен костёр, и, пока грелась вода в котелке, Винитар неохотно
засучил правый рукав. Кисть руки оказалась не только прикрыта тканью рубашки,
но и замотана тряпицей. Повязка сразу показалась Эвриху слишком тугой.
– Где попортил? – спросил он сегвана.
Тот снова пожал плечами, по-прежнему считая, что аррант
беспокоится о ерунде:
– Тогда в Чирахе, у мельника… охранника вразумлял.
– И он тебя?..
– Нет. О зуб его вроде оцарапался.
– Оцарапался!.. – простонал Эврих. Сколько раз у
него на глазах гибли сильные люди из-за пустячных царапин, вовремя не промытых
от грязи. Он со всей живостью вообразил гнусный рот и гнилые зубы охранника,
которому Винитар своротил на сторону рыло…
