Шла девчонка по лесу морозной зимой.
Из гостей возвращалась на лыжах домой.
И всего-то идти оставалось версту –
Да попался навстречу косматый шатун.
Отощалый, забывший о вкусе добыч…
Неожиданно встретивший лёгкую дичь…
Тут беги не беги – пропадёшь всё равно:
Разорвёт и сожрёт под корявой сосной.
Обомлела девчонка, закрыла глаза…
Оттого и не сразу приметила пса.
И откуда он там появился, тот пёс?
Может, вовсе с небес? Или из-за берёз?
Он мохнатой стрелой перепрыгнул сугроб!
Людоеда-медведя отбросил и сгрёб!..
Под покровом лесным, у девчонкиных ног
По кровавой поляне катался клубок.
Две железные пасти роняли слюну:
Посильнее схватить!.. Побольнее рвануть!..
Эхо грозного рыка дробилось вдали.
Когти шкуру пороли и воздух секли,
Оставляя следы на древесной коре…
Только смерть прервала поединок зверей.
Потревоженный иней с ветвей облетал.
Морщил морду медвежью застывший оскал.
Невозможной победе всю душу отдав,
Чуть живой распластался в снегу волкодав..
И тогда-то, заслышав о помощи крик,
Появился из леса охотник-старик.
Оглядевшись, качнул он седой головой:
“Век живу, а подобное вижу впервой!
Ну и пёс!.. Это ж надо – свалил шатуна!
Да подобных собак на сто тысяч одна!
Но сумеет ли жить – вот чего не пойму…
Ты ли, внученька, будешь хозяйка ему?”
Вот вам первый исход. “Нет, – сказала она. –
Не видала его я до этого дня…”
И охотник со вздохом промолвил: “Ну что ж…”
И из ножен достал остро вспыхнувший нож…
А второй не чета был такому исход.
“Мой! – она закричала, бросаясь вперёд. –
Коль сумел заступиться – отныне он мой!
Помоги отнести его, старче, домой!”
А теперь отвечай, правоверный народ:
Сообразнее с жизнью который исход?
7. Оборотень, оборотень, серая шёрстка…
Его звали Гвалиором, и когда-то он думал, что его служба
здесь должна была вот-вот завершиться. Он копил на свадьбу, без конца
подсчитывал свои сбережения и прикидывал, сколько ему ещё остаётся. Сперва
годы, потом месяцы, потом чуть ли не вовсе седмицы… И вдруг настал день, когда
приехал дядя Харгелл и он получил известие, что в родном Нардаре милостью
кониса вышел новый закон о женитьбах. И его девушка, ради которой он пошёл на
проклятую, но очень денежную работу в Самоцветные горы, тут же выскочила за
другого.
Так случилось, что вскоре разразились ещё иные события,
отсрочившие для него окончание службы… И, пока они длились, он понял: идти
отсюда ему некуда. Он успел подзабыть, что за мир лежал там, вовне, за
отвесными на вид, чёрными против солнца громадами, в которые зримо упиралась
дорога, тянувшаяся от Западных-Верхних ворот… И, пожалуй, он отчасти побаивался
этого мира. Здесь, в рудниках, по крайней мере всё было привычно. Рабы,
надсмотрщики, чёткий круг каждодневных обязанностей… А что ждало его там? За
пределами?.. И кто ждал его там, кому он был нужен?
Здесь у него имелось положение и весьма неплохой заработок,
здесь его знали и даже кое-кто уважал. Отправляться в дальние дали и заново всё
начинать?.. А не поздновато ли – к сорока с лишним годам?..
Гвалиор шагал нескончаемыми лестницами вниз и хмуро думал о
том, что здесь, в Самоцветных горах, со многими происходило подобное. Человек
вербовался сюда, искренне полагая, что останется на годик-другой, поднакопит
деньжат, и тогда-то… А потом как-то незаметно проходили сперва десять лет,
затем двадцать, а там и целая жизнь. Да. Самоцветные горы крепко держали не
только тех, кто был прикован в забоях.
Гвалиор вытащил из поясного кармашка плоскую стеклянную
флягу, свинтил крышечку и отпил глоток. Благословенное пламя сладкой
халисунской лозы отправилось в путь по его жилам, делая неразрешимые заботы
легко одолимыми и почти смехотворными. Гвалиор знал, что облегчение это лишь
временное, но всё равно прибегал к нему каждый день, снова и снова. Он и теперь
с большим удовольствием опустошил бы всю фляжку, но было нельзя. Запасы
подходили к концу. Этак разгонишься – и потом вовсе никакой радости до самого приезда
купцов. Гвалиор сделал ещё глоток и вновь завинтил фляжку. Однажды на такой же
лестнице его рука дрогнула, крышечка запрыгала по ступенькам и исчезла в
отвесном колодце воздуховода. В тот же вечер он отправился к сребро-кузнецам,
захватив с собой два серебряных лаура, и ему сделали новую крышечку. На хитром
вертящемся колечке с цепочкой, чтобы крепить её к кожаному чехлу, оберегавшему
стекло. Иначе давно точно так же бы потерялась.
Гвалиор с несколькими старшими надсмотрщиками спускался на
самый нижний, давно оставленный проходчиками двадцать девятый уровень Южного
Зуба. Когда-то там добывали опалы баснословной ценности и красоты, но потом
гора сурово покарала не в меру алчных смертных, дерзнувших слишком глубоко
забраться в её недра. В опаловом забое случился удар подземных мечей, равного
которому не припоминали даже рудничные старожилы вроде главного назирателя
Церагата. Погибло восемнадцать рабов. И, что существенно хуже, выработку
пришлось прекратить. Теперь забой стоял даже не заваленный – запертый
здоровенными воротами, целиком отлитыми из бронзы. И старший назиратель Церагат
сам, не доверяя помощникам, время от времени спускался туда убедиться, всё ли в
порядке.
Раньше этим занимался господин распорядитель Шаркут.
Собственно, запертый уровень и теперь должен был находиться в ведении
рудничного распорядителя, а уж никак не назирателя, начальствующего над войском
надсмотрщиков, но времена изменились. Шаркут умер три года назад от неизлечимой
болезни. Никто не заметил, как она к нему подобралась. Он просто начал
останавливаться на ходу или замолкать на полуслове, а потом не мог вспомнить,
куда шёл и о чём говорил. Сперва изредка, потом всё чаще и чаще. Страшная это
была перемена в человеке, чья память хранила все сведения о многочисленных
копях и, более того, о рабах, махавших кирками в каждом забое. Спустя полгода
Шаркут перестал узнавать старинных знакомых и, наконец, умер, и вместо него
появился новый распорядитель. Вольнонаёмный аррант по имени Кермнис Кнер.
Это было очень странное событие само по себе. До сих пор
арранты в Самоцветные горы нанимались исключительно редко, на рудниках даже
поговаривали, будто жители просвещённой страны брезговали трудиться в этой
вотчине страданий и смерти, – не брезгуя, правда, получаемыми оттуда
камнями. Удивительно ли, что про Кнера немедленно поползли самые разные слухи!
Кое-кто утверждал, будто он повздорил с придворными учёными Царя-Солнца и был
вынужден покинуть Аррантиаду, не дожидаясь гонений. Другие были уверены, что
его, не иначе, застигли в спальне младшей царевны, и именно этот проступок стал
поводом к бегству…
