– Тьфу на тебя, лекарь! – сказал Шамарган. Винитар
и Винойр промолчали… “Сделай по его слову и не горюй оттого, что не превратил
его дорогу в свою…” – отдалось в памяти у одного. “Если ты ещё зовёшь меня
Наставником – езжай отсюда прямо в Мельсину и не задерживайся по дороге!” –
вспомнил другой.
А вниз по течению безымянного ручья катилась себе да
катилась маленькая волна. Торопливый водяной бугорок не терялся среди ряби,
поднятой ветром, и не истаивал в заводях, заросших пышным ракитником. Ему
предстоял долгий путь…
* * *
Что до Волкодава, он в это время сидел на макушке холма, до
которого каравану Ксоо Таркима оставалось ещё ползти и ползти, и с большим
изумлением разглядывал некое диво, извлечённое из поясного кошеля. Он расплёл
волосы, чтобы по веннскому обыкновению повязать их тесьмой, сунул руку за
гребешком… а пальцы нежданно-негаданно ткнулись в ребро плотного, многократно
сложенного листа. Волкодав помнил, что ничего подобного в кошель не убирал. Кто
же?.. Ему понадобилось лишь слегка повести носом. Шамарган. И когда успел?..
Утром Волкодав перетряхивал кошель, выбрасывая всё лишнее, и никакого листка
внутри не было. Ну а потом он мог отвлечься и слегка потерять бдительность
только однажды. Когда Шамарган объявил себя дерьмом, мусором, отбросами и
собрался бежать, а он остановил парня, взяв за плечо… Неужели и те его речи
были всего только лицедейством? Неужели это он так моё внимание отводил?.. А я
и попался. Как тогда со сребреником, у ворот…
Ну что ж, кажется, ему второй, и последний, раз в жизни
прислали письмо… Волкодав развернул лист и начал читать. Написанное сперва
привело его в недоумение, он даже не сразу вспомнил, как на палубе “косатки”
пересказывал сегванам баснословную книгу про Крылатого Властелина и свои
сомнения на её счёт… и как потом Аптахар взялся с ним спорить. Оказывается,
Шамарган очень внимательно слушал его. Кто бы мог заподозрить?
Что задаром даётся, то не будет и свято…
Ты во взглядах Бессмертных приговор свой прочёл.
Пусть потешатся властью! Ты вернёшься, Крылатый.
Мы согреем Тебя. Мы исцелим Твою боль.
Пусть упрячут как могут, хоть за краем Вселенной,
И чудовищ приставят самый след сторожить –
Что нам грозная стража, что нам крепкие стены?
Мы придём – или будет просто – незачем жить.
Мы придём за Тобою… только б не было поздно
Ускользающий пламень подхватить на лету…
И в слепые глазницы лягут новые звёзды,
Чтоб опять научиться отражать Красоту.
Опустевшее небо над землёю распято,
И ненастные зори, как предвестье конца…
Но затем ли будил Ты наши души, Крылатый,
Чтобы скорбью бесплодной надрывались сердца?!
Кто сказал, будто ныне поведётся на свете,
Чтобы добрых и мудрых ждал терновый венец?
Чтобы стыло в груди и тихо плакали дети,
Когда горькую песню довершает певец?
Кто сказал, что за счастье неизбежна расплата
И нелепо тягаться с жерновами Судьбы?
Зря ли нам от рожденья, говорил
Ты, Крылатый: Мы – свободные Люди. Никому не рабы.
Горевать, ожидая хоть каких-то известий,
И склоняться всё ниже? Ну уж нет. Не про нас.
На Небесном Престоле позабыли о чести…
Значит, воля Бессмертных больше нам не указ.
Мы, свободные Люди, не даём на расправу
Тех, кого полюбили, никакому врагу.
А иначе – пустышка наша прежняя слава,
И цена ей копейка на базарном торгу.
За любовь – не казнят! Не обрекают на муку!
Даже Боги на память не наложат печать!
Предавать, продавать – ведь это тоже наука…
И её Ты нам, грешным, позабыл преподать.
А ещё не учил Ты поклоняться из страха
И стреноживать мыслей дерзновенный разбег…
Ну так может ли статься, чтоб взошёл Ты на плаху –
И с колен не рванулся ни один человек?
Мы пройдём эти бездны. Разузнаем дорогу.
А не то и проломим створки Врат неземных…
Чтобы смертные Люди заступились за Бога –
Кто сказал, не посмеем?!! Покажите таких!
Наша Правда и Совесть – вот и всё, чем богаты.
И Любовь, о которой с нами Ты говорил.
Мы придём за Тобою. Ты дождись нас, Крылатый.
Мы придём за Тобою. Лишь не складывай крыл.
Горыч, вечно дующий ветер предгорий, шевелил на макушке
холма засыхающие травинки.
Прочь цепочкой тянулись отпечатки лап огромной собаки…
* * *
– Ну и что! – сказал Шаршава. – Левая, она
левая и есть. Главное, десница цела!
Он храбрился. Его. рука, порядком-таки изуродованная зубами
слишком властного вожака “гуртовщиков пленных”, безобразно распухла и нещадно
болела. Одна из двух костей, что располагаются ниже локтя, определённо была
сломана, да и вторая скорей всего треснула. Застоя с Игрицей, конечно, должным
образом зализали раны, остановив кровь, но действовать левой рукой Шаршава
почти не мог, и к тому же его донимал лихобойный озноб. Дома он теперь
отлёживался бы под одеялом, пил снадобье из травы мышьи-ушки, прогоняющее
лихорадку… Куда ж ему деваться посреди леса, да с тремя женщинами и двумя
детьми на руках, да с погоней позади?..
Погоня между тем была близко, и, похоже, беглецов спасало
пока только то, что наёмники, не зная реки, не решались плыть по ночам. Однажды
вечером Шаршаве послышался издали не то лай, не то вой. Он посмотрел, как
насторожился Застоя, как подняла шерсть Игрица, – и понял, что ему не
примерещилось…
Плевать бы на боль, но он толком не мог даже грести, больше
правил, а гребли Заюшка с Оленюшкой. Гребли молча, сноровисто и усердно, не
жалуясь и его же подбадривая, и Эрминтар пыталась им помогать.
– Так не уйдём… – сказала на том привале
сегванка. – Нужно сделать мачту. И парус.
Трое веннов только переглянулись… Конечно, венны, привычные
к рекам, время от времени поднимали над своими лодками паруса. Прямые
полотнища, натянутые на какую-нибудь прочную жердь. Но делалось это больше ради
забавы либо если при попутном ветре пересекали крупное озеро. По болотам,
протокам и каменистым, коряжистым речкам их родины путешествовали больше на вёслах,
и тут веннам, наверное, не было равных. Но посреди бегства ладить мачту и парус
на лодке, никогда не ведавшей того и другого?.. Да не обладая должным
умением?..
