Тот раз Боги понаставили у него на пути с избытком дверей,
казавшихся неодолимыми, но он сумел их пройти. Иные сам, а одну – с помощью
друга… Что же теперь?.. Теперь, когда он воистину пришёл туда, куда должен был
прийти?..
Думать об огромности неудачи не было времени. Волкодав
положил приготовленные было молоток и зубило и выпрямился, поворачиваясь лицом
ко входу в забой. Улыбнулся. Не спеша извлёк из заплечных ножен Солнечный
Пламень…
Откуда-то из темноты, трепеща быстрыми крыльями, возник Мыш.
И с пронзительным криком упал ему на плечо, цепляясь коготками за плотную кожу
одежды. Свободной рукой Волкодав снял его и подбросил, отсылая в полёт:
– Пропадёшь!
Ничего не получилось. Мыш тотчас вернулся и проворно
впутался в волосы, а накрывшую руку весьма чувствительно цапнул за палец. Ну
что ж… Волкодав обнял ладонями рукоять и поднял меч перед собой, готовясь
встретить тех, чьи шаги отдавались под неровным каменным сводом.
И тогда Солнечный Пламень заговорил – во второй, и последний,
раз.
– Вечно с тобой так, – отдался в ушах венна голос,
похожий на его собственный. – Придумаешь хорошую мысль, а до конца довести
не умеешь. Возьми мою силу! И бей!
Как?! чуть не спросил Волкодав, но мир кругом него уже
изменился. Он привык ощущать меч продолжением своих рук, своего тела, своей
воли. Но такого высшего единства, как теперь, ему никогда ещё не доводилось
испытывать. Он сам стал железом и сталью, жизнью и смертью, справедливостью
Богов, завещанной свыше благородным клинкам. Человек не может сколько-нибудь
долго выдерживать подобное напряжение, но нужды в этом и не было. Церагат с
подручными скатились с последней лестницы и бежали к нему по забою. То есть это
им так казалось. На самом деле они двигались медленно-медленно, словно пробиваясь
в глубокой плотной воде, их рты раскрывались, исторгая почти остановленный
крик…
Солнечный Пламень в руках Волкодава обратился в ржавчину
мгновенно и весь, от кончика до рукояти, и невесомой пылью облетел на пол.
Волкодав отвернулся от надсмотрщиков и посмотрел на Врата.
И это их-то он собирался нескончаемо долго обкалывать никуда
не годным зубилом?.. Два тоненьких – пальцем проткнуть – листика бронзы,
вдобавок источенные с той стороны едкими подземными соками – вправленные в
пронизанный трещинами, готовый рассыпаться камень… Бить? Было бы тут, что бить.
Чихнуть погромче, и они рухнут. Ногой топнуть – развалятся…
Усмехаясь, Волкодав обратил ко Вратам раскрытую ладонь. И
ладонью несильно толкнул в ту сторону воздух. Этого хватило вполне и даже с
избытком. Створки вдавились и смялись, словно в них со всего маху въехал
стенобитный таран. Вдавились, смялись и лопнули, точно скорлупа пустого яйца.
За ними сверкала острыми гранями первозданная Тьма.
И время снова обрело свой обычный ход.
Волкодав успел услышать одинокий крик серой птицы, летящей в
тумане над великой Светынью.
А больше не было совсем ничего.
* * *
То, что происходило теперь на руднике, язык не поворачивался
назвать ни побегом, ни бунтом, ни даже восстанием. В общем-то началось всё
именно с этого, но, когда Южный Зуб жутко содрогнулся от подошвы до самой
вершины и со стоном как бы осел – пока ещё незаметно для глаза, но очень внятно
для всех прочих чувств, обостряющихся у жителей подземелий, – население
обречённого муравейника как-то сразу перестало делиться на надсмотрщиков и
рабов и сделалось просто сообществом людей, пытавшихся спасти свою жизнь.
Гвалиор размыкал чьи-то цепи, всей кожей чувствуя, как снизу поднимается…
нечто. Не обвал и не потоп, – нечто гораздо худшее…
Окончательное.
Гибель грозила не какому-то отдельному забою или даже
нескольким уровням. Южный Зуб просто переставал быть. Медленно и неотвратимо.
Надобно думать, в недрах Среднего и Большого тоже почувствовали признаки беды и
подняли тревогу. У них там времени будет побольше. Их счастье. Но и там
спасутся не все.
Торопливо распотрошив последний замок, Гвалиор следом за
рабами выскочил в штрек. Бегущая толпа подхватила его и повлекла к лестницам.
Кто-то лез в бадьи, поднимаемые колёсами, ещё крутившимися наверху. Кто-то
тащил обессилевшего товарища. Кто-то, наоборот, старался выгадать толику
расстояния, сшибив с ног другого. Кто-то уже лежал бездыханным, затоптанный в
толчее. У многих цепи выглядели не разомкнутыми, а разбитыми. Пожалуй, таких
было большинство. Гвалиор, оглядываясь, побежал вместе со всеми. Одолевая одну
из ступенек на следующий уровень, он увидел, как далеко позади, из прохода
вниз, ударил прозрачный клинок в сажень шириной. Он коснулся потолка штрека и
вошёл в него, почти не встретив сопротивления. Рухнули камни, а по полу штрека
покатилась кипящая волна пара… или чего-то, отдалённо напоминавшего пар… или
чего-то, что вовсе не было паром…
У Гвалиора выросли крылья, он взлетел вверх по лестнице
гораздо быстрее, чем когда-либо спускался по ней вниз.
Беда рабов была в том, что, проводя всю жизнь в забое, они
не знали расположения подземных ходов. Знали только немногие, ещё некоторым
успел объяснить Гвалиор. Из этих некоторых хорошо если десяток не удрал сразу
наружу, озаботившись направлять людей, толпами поднимавшихся снизу. Гвалиор со
своими надсмотрщиками, сообразившими, что происходит, присоединился к ним и
стал указывать дорогу. Каторжане мелькали мимо, и Гвалиор мог бы поклясться,
что многих узнал. В том числе многих из тех, кого давно не было на свете. Он
дал бы голову на отсечение, что видел в толпе чернокожего Мхабра и маленького
подбиральщика, сегвана Аргалу. Дикая мысль посетила его: что же за бедствие
ожидало Самоцветные горы, если даже мёртвые покидали их, не смея остаться?..
Когда людской поток поредел, Гвалиор снялся со своего места
на пересечении штреков и выбежал в большой зал. Здесь когда-то была “святая”
площадка для поединков надсмотрщика и раба; её давно заровняли по приказу
старшего назирателя Церагата, ибо на ней произошёл бой, давший начало опасной
рудничной легенде. Отсюда было уже недалеко до Западных-Верхних ворот,
означавших спасение. На середине зала Гвалиор услышал сзади испуганные крики
заблудившихся – и вернулся, чтобы позвать отставших за собой. Скоро мимо него
пробежали двое рабов, саккаремец и вельх. Они тащили на плечах безногого
калеку, старого халисунца Динарка. Тот клял их страшными словами, обзывая
выродками мулов, опившихся ослиной мочи… и умолял бросить его, не отягощать
своего бегства. Гвалиор указал им правильный путь, заглянул в глубину штрека,
убедился, что там больше никого не было, – и снова во всю прыть рванул
через зал.
И там, посередине, на бывшей “святой” площадке, его догнало
то самое нечто, поднимавшееся из растревоженной глубины.
В спину дохнул жар, равного которому нельзя ощутить, даже
сунув руку прямо в огонь, и почти тотчас его ступни окунулись в то, от чего
исходил этот чудовищный жар. Гвалиор посмотрел вниз, увидел, как мгновенно
вспыхнули сапоги, и больше вниз не смотрел. Он вообще перестал о чём-либо
думать и просто бежал, срывая голос от ужаса, – так, как никогда в жизни
не бегал и уж точно более не побежит. Через “святую” площадку, якобы
сработанную некогда то ли Горбатым Рудокопом, то ли Белым Каменотёсом. Дальше
через зал и потом в длинную штольню, выводившую к Западным-Верхним…
