Для него лицедей был прежде всего предателем, человеком без
чести, который не погнушался отравить гостя. Но и у Шамаргана была, видно,
какая-то своя правда. Либо просто зачесался язык, по обыкновению то доводивший
лицедея до беды, то выручавший.
– А может, сам с ними останешься? – осведомился он
мрачно. – Ты же им вроде родственника. По отцу…
Молодой кунс окаменел лицом и повернулся к нему. Но ничего
не сделал – не понадобилось. Волкодав стоял ближе. Увесистая затрещина сбила
Шамаргана с ног и заставила с головой окунуться в воду. Дожил, отстраненно, в
полном изумлении сказал себе венн. Уже за Людоеда вроде как заступаюсь… То есть
заступался-то он, конечно, не за Людоеда, а скорее за Шамаргана, ибо Винитар
скорее всего оплеухой не ограничился бы, но как всё это выглядело со стороны?..
Лицедей вынырнул, отплёвываясь, и ещё побарахтался, заново нащупывая под ногами
опору и, конечно, стукаясь больным местом обо всё подряд. Винитар за это время
успел уйти вперёд. Волкодав приотстал от него, но ненамного. Шамарган оглянулся
и увидел человекоядцев, как раз показавшихся из расселины позади. Его опять
поразило, какие они одинаковые, низкорослые и мохнатые. Хорошо было то, что
здесь, в ущелье, им не так-то легко удавалось пополнять запас камней для
метания, и они не спешили пускать в ход пращи. Плохо было то, что, разглядев
беглецов, они торжествующе закричали – так, словно сумели наконец загнать дичь
в тупик, из которого ей уже не вырваться.
Лучше не думать о том, что означал этот крик…
Взмахивая руками и поднимая брызги, Шамарган заторопился
следом за сегваном и венном.
* * *
В срединном Шо-Ситайне солнце ныряло за небоскат куда круче,
чем на родине сегванского племени. Над плоскогорьем Алайдор, хоть оно и было
расположено куда западнее острова Закатных Вершин, сгущалась чёрная ночь.
Именно чёрная. Ничего общего с установившейся было светлой
благодатью красного лета. Чёрная, ветреная и отменно холодная… Ветреная –
сказано плохо. Назвать эту ночь просто ветреной было всё равно что матёрого
мономатанского тифа спутать с домашним котёнком. Бурная?.. Штормовая?.. Тоже не
особенно хорошо. Вот только справедливое слово для происходившего у Ворот
Алайдора очень трудно было найти.
Во всяком случае, Хономеру это так и не удалось.
Он, воздержанный жрец, до дна исчерпал весь запас известных
ему проклятий и богохульств, причём на нескольких языках и относившихся к
весьма разным верам. Однако достойного поношения погоде так и не подобрал.
Как обычно бывает в большой горной стране, возвышенное плато
отъединяла от равнин скалистая пограничная гряда. Со стороны Алайдора она
представала невысокой цепью иззубренных холмов, но при взгляде снизу нападала
невольная оторопь: что же за горы там, впереди, если даже самый первый хребет,
всего лишь обозначивший этакий порог, первый подступ к Заоблачному кряжу,
выглядит полностью неприступным?..
Она и была почти неприступной, эта безымянная гряда. Уж во
всяком случае для каравана. Лошади даже привычных местных пород, нагруженные
вьюками, – всё-таки не горные козы. Отродья знаменитых скакунов
Шо-Ситайна, поколениями воспитывавшиеся в горах, умели одолевать кручи,
непосильные для стремительных равнинных коней… но не отвесные же обрывы.
Поэтому караваны пользовались несколькими давным-давно разведанными и
обустроенными дорогами. Дороги взбирались по нелёгкой, но всё-таки приемлемой
крутизне до проходов между гребнями, неизменно называвшихся Воротами. Были
Красные, Чёрные, Белые – по цвету утёсов, под сенью которых проезжал путник, –
и даже Зимние, именуемые так за то, что, во-первых, находились на северном
склоне, а во-вторых, неизменно оставались проходимыми с осени до весны.
Как раз Зимних Ворот и пытался достичь караван Хономера.
Если ехать из Тин-Вилены, этот проход не был ближайшим, но зато самым удобным
для тех, кто держал путь в Долину Звенящих ручьёв.
Люди и лошади благополучно пересекли всхолмленную степную
равнину и поднялись, уже сражаясь с ненастьем, почти до самого верха. Дождь,
постепенно превратившийся в мокрый снег, не остановил опытных поезжан, но
порядком-таки задержал их. Вместо середины дня караван подобрался к Воротам
лишь в густых сумерках.
И… не смог их пройти.
Вот это была очень неприятная неожиданность.
Отнюдь не темнота была ей виной. Ничего столь опасного,
чтобы не одолеть ночью, в Зимних Воротах не было. Самый обычный проход между
двух каменных стен, вытесанных отчасти природой, отчасти руками людей. Проход
довольно длинный и почти совершенно прямой. Избранный Ученик не раз здесь
бывал, а уж Ригномер, без преувеличения, изучил в Воротах каждый булыжник:
торгуя с итигулами, Бойцовый Петух одолевал пограничный хребет в любое время
года и суток.
Но ещё ни разу на его памяти Ворота не превращались в
завывающую трубу, из которой не дул – бил с силой тарана сокрушительный
ветер!..
Собственно, кое-что можно было предугадать ещё внизу, когда
они увидели, что из Ворот, словно из дымохода, выползает плотное облако и
длинным хвостом плывёт над степями, кропя их не слишком обычным в это время
года дождём.
Подумаешь, дождь? Бывалые путешественники лишь загодя
отвязали от сёдел свёрнутые плащи и приготовились выносить неизбежные тяготы
дальнего пути по горам.
Но то, что ожидало их наверху, многократно превосходило все
их приготовления, не говоря уже о способности что-либо одолевать и терпеть.
На ближних подступах к Воротам ветер валил с ног и отрывал
от земли, безжалостно вышвыривая сунувшегося человека. Даже такого полнотелого
и сильного, как Ригномер. Против ветра невозможно было ни дышать, ни смотреть.
Что до лошадей, они просто отказывались выходить их относительного затишья
последнего колена дороги перед Воротами. Предприняв несколько безуспешных
попыток выгнать их оттуда или вытащить под уздцы, Хономер решил дождаться
затишья. “Редкий ветер дует и дует с ровной силой без отдыха, – сказал он
себе. – Должно быть, мы угодили в порыв, но ведь когда-то он кончится!”
Спустя некоторое время, основательно продрогнув и мысленно
исчерпав запас сквернословия, он понял, что ошибся. Напрасно он говорил себе,
дескать, преддверие Заоблачного кряжа совсем не то, что бескрайняя морская
равнина, ветры здесь долго не живут, – скоро рождаются и так же скоро,
отбушевав, умирают… Нынешний вихрь то ли издевался над ним, то ли просто
никогда не слыхал рассуждений о природе горных ветров. Из Ворот всё так же
летел, клубясь и кувыркаясь, плотный туман пополам с хлопьями снега, а вместе
со снегом – тучи песка и даже мелких камней. Когда окончательно иссякла надежда
захватить последний свет дня, Хономер сказал себе, что утро вечера мудреней, и
распорядился устроить ночлег.
Может, даже не просто ночлег, а стоянку на несколько дней.
Вечно дуть этот ветер всяко не будет. Припасов же было в достатке, в том числе
корма для лошадей…
Походники принялись воздвигать решётчатые деревянные остовы
палаток, сцеплять их и связывать между собой, натягивать сверху кожи и плотные
войлоки. Против всякого обыкновения, дело ладилось с величайшим трудом. Решётки
выскальзывали из рук, надёжные узлы распускались сами собой, верёвки падали в
снежную жижу и сразу пропадали бесследно, пёстрые войлоки подхватывали и тащили
к обрыву порывы ветра, неведомо как обтекавшие вроде бы надёжный скальный
заслон… Нет, нынешняя буря определённо была живым существом! Живым, почти
всемогущим и очень недоброжелательным!.. К тому же снег, вначале мокрый и
липкий, постепенно прекратил таять и обернулся тучами стрел, грозивших
проткнуть насквозь всё, что оказывалось на пути. Холод, который в тихую погоду
назвали бы заморозком, будучи помножен на ярость ветра, превратился в настоящий
мороз. Пропитанные сыростью плащи неотвратимо заледенели, сделались ломкими,
застывшая слякоть на дороге стала опасной, и завтрашнее солнце, если даже
проглянет, вовсе не обещало непременно уничтожить ледок… Ригномер Бойцовый
Петух поймал себя на нечаянном беспокойстве: “Как же спускаться-то будем?” – и
тут только понял, что, оказывается, допустил мысль о бесславном возвращении
вниз. Мысль не только лишнюю, но попросту вредоносную! Хорошо ещё, не довелось
выболтнуть её в присутствии Хономера!.. Бывший торговец невольно представил,
каких ласковых наговорил бы ему Избранный Ученик, даже без того, кажется,
склонный винить его в сегодняшней неудаче, – и зябко поёжился…
