Консультант нашелся на заднем дворе. Бреннон поежился: даже он зимой не выходил без пальто, сюртука и шарфа, а Лонгсдейл был без этого всего и не морщился. Он изучал тела с лупой; пес обнюхивал ледяные глыбы.
— Я могу их растопить.
— Покойников? — обрадовался комиссар. — Но Кеннеди боится, что это повредит трупы.
— Я знаю, — Лонгсдейл постучал пальцем по глыбе. — Я взял пробы льда. Как только в моем доме оборудуют лабораторию, я проведу опыты и определю наиболее безопасный способ…
— А! Выбрали дом восемьдесят шесть?
Консультант вздрогнул и уставился на Бреннона:
— Как вы узнали?!
— Увидел вашего дворецкого с телегами.
Лицо Лонгсдейла разочарованно вытянулось, как у ребенка, которому не показали фокус.
— Я‑то думал…
— Что вы думали? — заинтересовался Натан. Он впервые обнаружил в консультанте какую–то человеческую реакцию.
— Я думал, что раз вы рыжий и родились в воскресенье, которое пришлось на первое мая…
— У меня нет дурного ока и третьим глазом я тоже ничего не пронзаю! — рявкнул комиссар, которого с детства допекали этим все соседские кумушки. Лонгсдейл разочарованно вздохнул и потерял к Бреннону интерес. Пес тихо фыркнул.
— Что с черепом? — буркнул комиссар.
— Мистер Кеннеди наносит на него метки. Эта научная дисциплина еще только развивается, мы должны будем сами высчитать объем тканей…
— Короче!
— Уйдет дня три–четыре.
— Где вы будете этим заниматься?
— У себя, конечно, — отозвался Лонгсдейл. — Ваша лаборатория слишком скудно и примитивно оборудована. Рейден как раз должен закончить с перевозкой.
Комиссар обиженно засопел. К счастью, его отвлек дежурный — шеф желал его видеть.
«Рейден», — размышлял Бреннон, поднимаясь к начальству. Комиссар отличался исключительной памятью на лица, но, как ни старался, так и не смог вспомнить лицо дворецкого. Даже цвет волос и глаз стерся из памяти. И это чувство было исключительно неприятным. Почти таким же неприятным, как воспоминание о суеверных бабках, уверявших его отца, что раз ребенок мало того, что родился в майское воскресенье, так еще и рыжим, то он уж точно подменыш!
— Бреннон! — возопил шеф, едва комиссар прикрыл дверь. — Вы опять ходили в собор!
— Да, сэр.
— Каждый раз, каждый, как вы туда суетесь, епископ строчит мэру жалобу на произвол мирских властей! Что вы с ним опять сделали?
— Я искал нашу жертву, сэр.
— Нашли?
— О да. Отец Джозеф Тайн, — Натан бегло описал трагическую судьбу священника. — Поэтому, сэр, я намерен допросить всех попов, которые имели дело с Тайном, и всех, кто мог видеть его в последний вечер. Едва ли наши жертвы ходили в один клуб и вряд ли встречались в одних домах. Единственное, что их связывает — место смерти и дорога, которой они туда добрались. Надо выяснить, где они были в ночь убийства. Если найдем совпадение — ухватим первый след.
Бройд задумчиво пригладил пышные усы.
— А что, если они умерли на озере?
— Но как–то же они туда добрались? Отец Тайн вообще должен был направляться в прямо противоположную от Уира сторону — к ювелирной лавке ван Шпеера. Но не направился.
— Гм… Гммм…
— Кой черт понес его к озеру на ночь глядя? Первая жертва, над черепом которой сейчас издевается Кеннеди, вообще была одета в полудомашнюю одежду. Уир промерз на ярд в глубину, а этот тип шлялся там в одном жилете и тапочках.
— Думаете, он выскочил из дома потому, что его что–то позвало?
— Черт его знает, сэр, — угрюмо отозвался Бреннон. — Пьянчугу его же белая горячка может позвать куда угодно. Но, как знать, вдруг и от консультанта будет толк.
— Мне казалось, вы скептично настроены…
— Да, сэр. Но меня удивляет крест.
— А что с ним?
— Тайн нес его к ювелиру, в починку. А умер с крестом в кулаке, прижатым к груди. Зачем он его достал? Хотел отмахаться от убийцы церковной цацкой?
— Бреннон! Вы все же полагаете… мда…
— Обычный душегуб спер бы золотишко без раздумий.
— Значит, думаете, этот необычный? Так, может, его спугнули.
— А в лед наши покойники сами зарылись?
Айртон Бройд молча нахмурился. Бреннон задумчиво поскреб бородку. Вокруг креста во льду была лакуна. Интересно, почему?
Часть 2
13 ноября
Ночь уже сгустилась до чернильного цвета, когда комиссар наконец решил, что на сегодня хватит. Полицейские с портретами жертв третий день прочесывали частым гребнем Блэкуит, а из списка без вести пропавших с трудом выцедили сорок шесть жертв, подходящих под описание безлицего покойника. Бреннон велел обойти родичей и друзей всех сорока шести, пока Кеннеди и Лонгсдейл возятся с восстановлением лица. Оставалось допросить нищих у собора и жителей окрестных домов. Но это комиссар наметил следующим пунктом — число полисменов не безгранично, а прочие преступники тоже не сидели без дела; одной поножовщины вполне хватило бы на пару газетных колонок мелким шрифтом. Однако больше всего комиссара беспокоило то, что в преддверии праздничных гуляний мэр строго запретил «распространять пугающие слухи среди честных горожан!» Как будто неведомый убийца ограничится нечестными…
«Ведь даже не ограбили», — думал Бреннон. За долгие годы он повидал всяких убийц — и сумасшедших, и маньяков, и садистов — но ни один из них не смог бы прикончить жертву таким образом, даже если б и хотел.
Натан попрощался с дежурными и вышел в кристально холодную ночь. Было безветренно, ясно и безлунно. В небе искристо мерцала россыпь звезд. Задрав голову, комиссар постоял на месте, вздохнул, запахнул плотнее шарф и двинулся к дому.
Роксвилл–стрит опустела. Флаг на ратуше печально повис, тускло, как оловянные, поблескивали кресты на соборе, слева темнел парк, справа — мерцал свет в окнах. Около дома восемьдесят шесть Бреннон замедлил шаг. Огни в доме не горели, и он был так же темен и безмолвен, как раньше. Особняк больше напоминал склеп, чем обиталище живых, и в памяти Натана возникли полузабытые деревенские суеверия насчет ночных кровососущих тварей и псах из преисподней. Но поскольку ничего об этих преступных сущностях комиссар так и не смог припомнить (тридцать лет прошло, черт побери!), то он отвернулся от дома и зашагал по Роксвилл–стрит, по иронии судьбы — в сторону озера.
Как назло, поблизости не было ни одного кэба, а подмораживало все сильнее. Бреннон поднял воротник пальто и замотал уши шарфом. Пальцы щипало даже в теплых перчатках. В прозрачном морозном воздухе свет фонарей казался холодным, будто пробивался сквозь тонкий лед. Стояла такая тишина, что похрустывание снега под ногами разносилось по всей улице. Натан шел, задумчиво склонив голову; он любил пройтись, но сейчас жалел, что не стал ждать или искать кэб. Хорошо хоть, нет ветра — иначе бы по всей Роксвилл–стрит свистело бы, пробирая до костей. Снег, к счастью, плотно утоптали, и не приходилось брести, утопая в вязкой каше.
