Предисловие
Я родился 16 октября, в год создания государства Израиль, за два дня до дня рождения Жаботинского, на Маразлиевской, когда-то называвшейся улицей одесских банкиров, и примечательной в литературной Одессе тем, что на чётной стороне улицы, на двух противоположных концах, жили два Александра. Куприн роскошествовал в помпезном угловом доме напротив Александровского парка, а Пушкин первую одесскую ночь провёл на почтовой станции в постоялом дворе, окнами выходящими на Базарную, и этим благословил скромную улицу на рождение писателей и поэтов.
Банкиры и писатели жили на чётной стороне Маразлиевской, а нечётная и поныне большей частью занята парком и, не считая энкавэдэшного городка, появившегося в советское время, составляет четыре пятиэтажных дома с четырёхметровыми потолками – квартал от Успенской до Базарной. Напротив моего дома, под номером пять, фасад которого охраняли головы двух бронзовых львов, наискосок, был пушкинский.
Маразлиевская упирается в Базарную, на которой слева, в конце квартала, в доме под номером четыре родился Евгений Петров, родной брат Валентина Катаева (в катаевском доме располагался детский сад, который посещал автор), – а справа, через квартал (на Базарной, 40) родился Эдуард Багрицкий. В школьные годы я почти ежедневно проходил мимо дома Багрицкого, гордо поглядывая на скромную мемориальную доску, в неведении, что напротив, в 33-м номере, на углу Базарной и Ремесленной, 18 октября 1880 года родился всемирно известный писатель, публицист и общественный деятель, имя которого в советское время было запрещено: Зеев (Владимир) Жаботинский (при рождении – Вольф Евнович).
Одесса, близость дат рождения, соседство родительских домов – но на этом совпадения не заканчиваются. День рождения автора совпал с днём рождения первого и второго премьер-министров Израиля, поставивших свою подпись под Декларацией Независимости: Бен-Гуриона, соратника Жаботинского по еврейскому легиону и его политического противника во всех начинаниях, включая создание легиона, и Моше Шарета, преемника Бен-Гуриона на посту премьера.
…Если верить астрологии, Жаботинский и Бен-Гурион запрограммированы быть дипломатами, осторожными в принятии решений – и изворотливыми, гибкими и склонными к компромиссам. Впрочем, они опровергли все гороскопы: оба были решительными и непреклонными воинами, возглавившими левое и правое крыло сионизма. Их сравнивали с двумя конями, запряжёнными в одну повозку и боровшимися за роль коренника. Оба как будто выросли в одной и той же еврейской семье, описанной в романе Жаботинского «Пятеро», в которой дети выбрали непересекающиеся дороги. Бен-Гурион, окажись он в России, мог бы надеть комиссарскую кожанку и, как Троцкий, беспощадно расстреливать идеологически колеблющихся соплеменников, а Жаботинский, не будь он сионистом, оказался бы в компании с Мартовым-Аксельродом, лидером меньшевиков. А возможно, он отстранился бы от политики и пошёл по литературной тропе…
…Грозы двадцатого века уже отгремели. Эта книга о прошлом и настоящем. История Израиля в противостоянии двух уроженцев Российской империи, Жаботинского и Бен-Гуриона. Хотя они были почти что ровесниками (между датами их рождения два октябрьских дня и шесть лет), лишь однажды они шли бок о бок друг с другом: в 1918 году, когда Бен-Гурион был солдатом Еврейского легиона, созданного Жаботинским.
Они шли параллельными курсами, иногда – в противоположные стороны, по-разному оценивая ситуацию (Жаботинский в 1914 году агитировал за создание еврейского легиона в английской армии – Бен-Гурион в первые годы войны ратовал за такой же легион, но в турецкой). Таким будет и наше повествование – параллельным. Главы о Жаботинском чередуются с главами, посвящёнными Бен-Гуриону, и соединяются там, где оба были задействованы в одних и тех же событиях. После августа 1940-го, ставшего последним месяцем жизни Зеева Жаботинского, повествование будет вестись только о Бен-Гурионе, который с 1948 по 1963 гг. с небольшим перерывом был премьер-министром и министром обороны Израиля.
Часть I. Параллельные биографии
Жаботинский. Детство. Одесса. Парк
Свои детские годы Жаботинский подробно описал в «Повести моих дней».
Об отце, Евгении (Ионе) Григорьевиче Жаботинском, у него остались смутные воспоминания. Тот был высокопоставленным служащим Российского общества пароходства и торговли (РОПИТ) и занимался закупкой зерна. Когда сыну было четыре года, он заболел раком.
С этого момента жизнь семьи изменилась. Два года Ева Марковна Жаботинская, в девичестве Зак, самоотверженно боролась за жизнь мужа. Она заложила имущество, возила его в Германию к лучшим докторам; когда те поставили страшный диагноз – не сдалась: ездила в Киев, в Харьков. Купцам 1-й гильдии разрешалось проживать вне черты оседлости. Запрет на проживание автоматически вступал в силу с прекращением оплаты взносов в купеческую гильдию. Когда Евгений Григорьевич заболел, его жена вымолила у харьковского губернатора соизволение на временное проживание. Все семейные сбережения ушли на лечение. Но победить болезнь не удалость.
Ева Марковна осталась с шестилетним сыном и десятилетней дочерью (ещё один сын, первенец Мирон, умер в младенчестве). Семья, некогда жившая в роскоши, лишилась средств к существованию. Богатые родственники отвернулись от них. Ева Марковна вынуждена была переехать с детьми в скромную двухкомнатную квартиру на углу улиц Еврейская и Канатная и открыть крохотную лавочку письменных принадлежностей: это приносило мизерные доходы, позволившие дотянуть до шестнадцатилетия дочери. Тереза, начав подрабатывать частными уроками, спасла семью от лишений.
Мать и сестра были для Владимира образцом добродетели. В «Повести моих дней» он писал: «Есть черта в характере северных народов, которую я разделяю: поклонение женщине. Я убеждён: каждая, даже самая обычная женщина – ангел, и это правило не знает исключения. Если женщина не проявила этого качества, то потому только, что не представился случай, но придёт день – и вы увидите. С тремя женщинами свела меня жизнь (третья – жена, Анна Гальперина – Р.Г.), и у всех трёх нашёл я это качество, что же касается первой из них – мамы, то я не помню ни одного дня в жизни, чтобы она не была вынуждена биться, хлопотать, преодолевать трудности».
Мама и сестра привили ему вкус к хорошей литературе и к изучению языков, сестра научила восьмилетнего Владимира читать по-русски и дала ему несколько уроков английского языка. Вместе с ней он начал изучать иврит у Иегушуа Равницкого, еврейского писателя и журналиста, бывшего их соседом по дому.
От отца ему достался в наследство книжный шкаф, в котором обнаружились сочинения Пушкина, Лермонтова, Шекспира в русском переводе – Владимир «проглатывал» книгу за книгой. Когда в домашней библиотеке не осталось ни одной непрочитанной книги, настал черёд Диккенса, Золя, Джорджа Элиота, Гончарова – по мере взросления круг любимых авторов расширялся. Позднее это позволило Владимиру написать: «Кроме отрывочного знания латыни и греческого (и это я ценю по сей день), всему, чему я выучился в детские годы, я выучился не в школе».
