Свадьба
И вновь Одесса, октябрь, теперь уже 1907 года. Когда-то Владимир пленил сердце десятилетней девочки Анны Гальпериной, изысканно назвав её «мадемуазель». Теперь, когда она выросла, он повёл Анну под хупу.
С улыбкой вспоминает Жаботинский, что по еврейским законам не было надобности в свадебной церемонии. За семь лет до официального бракосочетания в синагоге (будущей невесте было 15 лет, а ему 20), на студенческой вечеринке в доме своего товарища, старшего брата Ани, он вручил ей золотую монету, оставшуюся от гонорара, полученного в тот день в «Одесских Новостях», и в присутствии всех сказал: «Теперь ты посвящена мне этой монетой согласно вере Моисея и Израиля».
Все восприняли серьёзно его слова. Присутствующий на вечеринке отец одного из его товарищей, верующий еврей, строго покачал головой и предостерёг Аню, что она должна будет потребовать развод, если впоследствии надумает вступить в иной брак.
Свадебная церемония была короткой. После благословения раввина жених надел кольцо на палец невесты и произнёс на иврите: «Вот ты и посвящена мне по закону Моше и Израиля», повторив в своём сердце обет: «А я посвящён тебе», – и вместо свадебного путешествия из синагоги отправился на собрание избирателей.
Женитьба состоялась в разгар избирательной кампании, буквально за несколько дней до выборов в Государственную Думу III созыва. Когда стало ясно, что попытка баллотироваться в Думу закончилась неудачей, молодожёны приняли решение разъехаться для продолжения учёбы.
Совместную поездку в поезде до Берлина условно можно считать свадебным путешествием. Затем супруги разъехались: Анна – во Францию, изучать в Нанси агрономию, а Владимир отправился в Вену, где прожил по июнь 1908-го, ни с кем не встречаясь и, за редким исключением, не посещая сионистских собраний. В библиотеках он изучал книги по «национальному вопросу» (научился читать по-чешски и по-хорватски) и из каждой прочитанной книги или брошюры делал выписки на иврите. Языки давались ему легко, он в совершенстве владел итальянским, английским, немецким и французским языками и, конечно же, ивритом. Из школьной программы он знал латинский и древнегреческий. Овладеть новым языком не представляло труда.
Рождение ребёнка супруги отложили на три года до завершения образования жены.
Зеев и Анна (Иоанна) Жаботинские с сыном
…Их брак длился тридцать три года, из которых вместе прожито менее трети. Может показаться странным, что они годами жили в разлуке, но не всегда жена солдата следует за мужем на поля сражений. И хоть настоящая война, в которой Жаботинский в мундире офицера британской армии отправится отвоёвывать Палестину, будет всего лишь одна, было много баталий, требующих переезда из города в город, из одной страны в другую, и непосильных для женщины физических нагрузок, несовместимых со спокойной семейной жизнью. Так, в 37-летнем возрасте Жаботинский записался солдатом в еврейский легион и, освобождая Палестину, участвовал в боевых действиях, в которых, кроме вражеских пуль, вторым смертоносным противником была малярия. Из батальона в 800 человек, выступивших в поход, вернулось после победы 150. Сорок жертв малярии, вспоминал Жаботинский, «так и не поднялись, и теперь они спят на военном кладбище в Иерусалиме, на горе Елеонской, под знаком шестиконечной звезды».
Он терзался, что вынужден находиться вдали от жены и сына, что не всегда может их обеспечить, но изменить свою жизнь не мог. Когда дело касалось национальной идеи, не раздумывая, он бросался в сраженье, жертвуя личной жизнью и литературным творчеством. Он оставался скитальцем, лёгким на подъём, не имевшим постоянного дома ни в 30 лет, ни в 40, ни в 50 (до 60-ти не дожил двух месяцев).
Он объяснил походный образ жизни в статье «Активизм», написанной в 1916 году, и привёл слова Герцля, высказанные в частной беседе: «В Торе сказано, что человек, который только что построил себе дом, не годен в солдаты». «Герцль опасался, – писал Жаботинский, – что этот дом превратится в самоцель; его мебель, его обои, постельное белье и всё «домашнее», подобранное с такой гармонией, станут в его глазах более ценными, чем сама конечная цель, и, когда придёт решающий момент… выяснится, что всё «домашнее» превратилось в свинцовый груз, отягощающий наши ноги, и веревку, связывающую наши руки».
Обузы в виде постоянного дома, за который он бы цеплялся, у Жаботинского не было, в любой момент он готов был надеть солдатские сапоги. Его жена – «ангел» (его слова), которую он любил и боготворил, ангел вдвойне, потому как согласилась с его образом жизни, наверняка понимая (или предполагая), что во время длительных разлук, когда супруги вынужденно жили в разных странах, у него могли быть короткие увлечения и интимные связи. На них она закрыла глаза.
Дав обет не описывать частную жизнь, Жаботинский не рассказывает о взаимоотношениях с женой, тревогах, волнениях, – разумеется, письма Пушкина к Наталье Гончаровой не менее интересны, чем повести «Белкина», и почитателю Жаботинского интересны все аспекты его жизни, но он чётко провёл черту, разграничив личную и общественную жизнь. Но его «Мадригал» жене – жемчужина интимной лирики, открывающая перед нами другого Жаботинского, романтика:
«Стихи – другим», вы мне сказали раз,
«А для меня и вдохновенье немо?»
Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас…
Я допишу, за час до переправы,
Поэмы той последние октавы…
И будет там вся быль моих скитаний,
Все родины, все десять языков,
Шуршание знамён и женских тканей,
Блеск эполет и грязь тюремной рвани,
Народный плеск и гомон кабаков:
Мой псевдоним и жизнь моя – «Качели»…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь – вокруг одной черты:
И ось моих метаний – вечно ты».
После этих строк тяжело возвращаться к сухому повествованию.
Между женитьбой, Веной и рождением сына в жизни Жаботинского был период сионисткой пропагандистской деятельности, обозначенный в мемуарах одним словом: «Константинополь». В дальнейшем он оказался важным для оценки политической ситуации, изменившейся с началом Первой мировой войны и приведшей к борьбе за создание еврейского легиона.
Младотурки и Жаботинский
В июле 1908-го в Турции произошла Младотурецкая революция. Владимир Жаботинский и Давид Грин отнеслись к ней по-разному – при оценке ситуации сказалась шестилетняя разница в возрасте (28 против 22), а также жизненный и политический опыт, которого у Жаботинского было побольше.
Младотурки, опираясь на офицерство и зарождающуюся буржуазию, восстали против самодержавной власти султана. Победив, они обещали осуществить либеральные реформы и создать конституционное государственное устройство. Остро нуждаясь в международном признании, младотурки раздавали щедрые обещания – сионистам намекнули, что не станут противиться еврейской иммиграции в Палестину, и ради возвращения в Палестину русские сионисты, воспротивившиеся «плану Уганды» и своим упорством едва не расколовшие Сионистский конгресс, воспрянули духом и решили воспользоваться, как им казалось, удачно складывающейся конъюнктурой.
