Летние месяцы 1915 года были последними, проведенными Жаботинским в России. Он побывал в Москве, Питере, Киеве и Одессе, и везде его ждал провал.
Что помогло ему выдержать оскорбления и повсеместный бойкот и продолжить дело, в которое он искренне верил? Откуда черпал он духовные силы? По прошествии многих лет, оглядываясь на историю появления декларации Бальфура и отмечая заслуги Герцля, Ротшильда, Вейцмана и многих безымянных поселенцев, пионеров сионистского движения, осознаёшь: последний шаг был сделан солдатами еврейского легиона, созданного Жаботинским наперекор всем препятствиям.
Удивляясь его выносливости и несгибаемой стойкости, впору говорить об уроках Жаботинского, и первый урок из «Повести моих дней» актуален и применим к любой жизненной ситуации. Он называется 2школа терпения»: «После каждого провала надо себя проэкзаменовать и спросить: а ты, может быть, неправ? Если неправ, сходи с трибуны и замолчи. Если же прав, то не верь глазам: провал не провал; «нет» не ответ, пережди час и начинай сначала».
Из России Жаботинский уехал в Италию. В Бриндизи он встретился с Рутенбергом, бизнесменом и активным участником русской революции 1905 года (он был известен как разоблачитель попа Гапона, осведомителя охранки). Независимо от Жаботинского он также пришёл к мысли о легионе. Посовещавшись, они распределили маршруты: Рутенберг едет агитировать в Америку, а Жаботинский отправляется в Англию, которая после провальных попыток, предпринятых в Италии и во Франции, представлялась наилучшим партнёром. Трумпельдор и шестьсот «погонщиков мулов» отлично зарекомендовали себя на англо-турецком фронте, и это вселяло уверенность, что в Лондоне удастся сдвинуть дело с мёртвой точки. Кроме того, в Лондоне жил Хаим Вейцман – единственный из видных деятелей сионистского движения, кто хоть скрытно, но поддержал Жаботинского.
Осень 1915-го. В доме Вейцмана Жаботинский прожил около трёх месяцев. Они подружились. Вейцман организовал ему встречу с лордом Китченером, военным министром, но она также завершилась провалом.
В жизни нередко бывает: люди, испытывающие друг к другу симпатию, расходятся по политическим убеждениям. Позже так случилось и с ними. Но даже когда Вейцман, президент Всемирной сионистской организации, и Жаботинский, лидер сионистов-ревизионистов, стали политическими противниками, в «Слове о полку» Жаботинский тепло о нём отзывался:
«Он был сторонником моих планов; но честно признался мне, что не может и не хочет осложнять и затруднять свою собственную политическую задачу открытой поддержкой проекта, который формально осужден сионистским Исполнительным Комитетом и чрезвычайно непопулярен у еврейской массы Лондона.
Однажды он сказал мне характерную для него фразу:
– Я не могу, как вы, работать в атмосфере, где все на меня злятся и все меня терпеть не могут. Это ежедневное трение испортило бы мне жизнь, отняло бы у меня всю охоту трудиться. Вы уж лучше предоставьте мне действовать на свой лад; придёт время, когда я найду пути, как вам помочь по-своему».
Когда споры о легионе стали достоянием истории, подтвердившей правоту Жаботинского, Вейцман признался в автобиографии («Пробы и ошибки», 1949):
«Жаботинский явился ко мне, и его идея мне понравилась. Я решил быть помощником ему в этом деле, несмотря на сопротивление, которое было почти всеобщим. Невозможно описать все трудности и разочарования, выпавшие на долю Жаботинского. Не знаю, кто ещё, кроме него, мог бы это преодолеть. Его убежденность, вытекавшая из его преданности идее, была просто сверхъестественной. Со всех сторон на него сыпались насмешки. И как только ни старались, чтобы подрезать ему крылья! Джозеф Коуэн (один из сионистских лидеров в Англии), моя жена, сохранившая с ним дружбу до самой его кончины, да я – были почти единственными его сторонниками. Сионистский исполком, конечно, был против него; евреи-несионисты считали его какой-то злой напастью. В дни, когда он трудился в пользу еврейской бригады, мы пригласили его поселиться у нас, в нашем лондонском доме, к ужасу многих сионистов».
С 1923 года их пути разошлись. И хотя Вейцман стал одним из самых энергичных оппонентов Жаботинского, в автобиографической книге он неоднократно одобрительно о нём отзывался.
Жаботинскому пришлось нелегко. Он вынужден был переубеждать не только общественное мнение западных стран, безразличное к судьбе евреев, и бороться с соплеменниками, вросшими в иную культуру, не желавшими слышать ни о какой Палестине и активно противодействовавшими созданию легиона, но и сражаться со «своими» – с руководством сионистского движения, объявившим ему бойкот. И тогда он ввёл в политический лексикон слово «активизм», в философии означающее моральное требование перехода от наблюдения к делу, от теории к практике. Жаботинский использовал этот термин осенью 1915-го для обозначения требования проведения сионистами активной политики, считая, что иного пути нет.
«Активизм – это именно то, чего не хватает сионистскому движению», – писал он, обвиняя сионистское руководство в том, что движение превратилось в организацию, занятую дискуссиями и копанием в мелочах, и закрыло глаза на развернутую турками кампанию против поселенческой деятельности, цель которой – уничтожить основы ишува: независимое руководство, язык, школу. Хватит смотреть «на гражданскую жизнь странными глазами «…», о которых Бялик говорит: «глаза избиваемых рабов». Признавшись, что он не принадлежит «к тому сорту людей, которых Господь наделил такими глазами», Жаботинский писал, призывая к активному сопротивлению:
«Я запрещаю не только резать мой народ, но и не желаю, чтобы в него плевали даже малый мизерный плевок. Я запрещаю относиться к моему народу с пренебрежением, к его языку «…» и, особенно к его идеалам «…»Тот, кто делает это, ненавидит меня, и я ненавижу его, безотносительно к каким-либо причинам, по которым можно было простить «…» Ни один человек не может защищать своё право до того, как он сам поверит, что право его неуязвимо. Ишув священен в той же степени, как священна Тора. Тот, кто поднял на него руку, – преступник. Мы когда-нибудь ещё будем нуждаться в суде народов. Не давайте им привыкнуть к мысли, что если нас бьют слабо, всего лишь носком сапога, то мы не обижаемся, мы привыкли к этому«…» Всё это написано не с целью пробудить ненависть по отношению к туркам. «…» мораль проста: под любым турецким правительством у сионизма в Эрец-Исраэль нет надежды».
Но недостаточно лишь призывать к мужеству. Как противостоять насилию большинства, вырезавшего в Турции более миллиона армян, не имея государственности и армии и всюду являясь нежелательным меньшинством? Ответ Жаботинского:
«Если против нас поднимается враг, мы должны искать себе союзника, и искать его нужно именно среди врагов врага нашего. «…» Именно потому, что вы не позволяете, чтобы они вас топтали, к вам относятся с уважением и считаются с вами. К сильному врагу прислушиваются больше, к слабому – меньше. Но к «безвредному» не прислушиваются вообще. Поэтому самая большая опасность – остаться в одиночестве и беззащитными; в ситуации, когда есть враги, но нет ни единого друга. Тот, кто не понимает эту простую истину в политике, продолжает плестись по старому пути. Мы этого не желаем и не допустим. Мы хотим и, в конце концов, добьёмся, чтобы всякий, кому взбредёт на ум уничтожить ишув, будет знать, что хотя бы часть еврейского народа всеми своими силами постарается отомстить за его деяния».
