В ежедневном дневнике (привычка фиксировать на бумаге события дня сохранилась у него на всю жизнь) Бен-Гурион записал первую беседу. Вначале она протекала сдержанно, с взаимным недоверием после многолетних политических разногласий и кровавых разборок, им сопутствующим. Затем, когда выяснилось, что по вопросам будущего политического устройства Палестины и текущих взаимоотношений с Великобританией их позиции совпадают, атмосфера переговоров стала спокойной и дружелюбной.
Они встречались ежедневно – то в гостиничном номере Бен-Гуриона, то у Жаботинского, иногда у Рутенберга – и до утра просиживали в дискуссиях. Переговоры протекали в обстановке полной секретности: вопреки приверженности партийной дисциплине, Бен-Гурион не поставил об этом в известность товарищей по партии, догадываясь, что им проще вести переговоры с арабами, чем с евреями, идеологическими противниками. В какой-то момент, когда оказалось, что по основным вопросам у них нет расхождений, Жаботинский признался, что «вступил бы в Рабочую партию, если бы она изменила название на Рабочую партию строителей Палестины, поскольку поддерживает не идеологические или классовые тенденции, а общую организацию». Запись этого разговора датирована в дневнике Бен-Гуриона 25 октября.
После двухнедельных переговоров они подписали два согласительных документа, призванные устранить враждебность между левыми и правыми сионистами, договорились прекратить взаимные нападки, урегулировать вопросы трудоустройства членов обеих организаций и наладить сотрудничество между профсоюзами. Бен-Гурион в восторге от достигнутых соглашений в тот же вечер записал в дневнике: «Не знаю, с радостью ли примут мои товарищи в Палестине известие о нашей договорённости. Для меня это настолько решающе и важно, что мне с трудом верится, что это свершилось. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой»
[35].
Жаботинский также был преисполнен радужными надеждами. Несмотря на то, что они ещё не достигли соглашения о сотрудничестве внутри сионистской организации, переговорщики находились в состоянии эйфории и были уверены в отсутствии преград к достижению третьей договорённости. Жаботинский предложил Бен-Гуриону, не медля, вместе выехать в Палестину и совместно убедить его коллег в руководстве МАПАЙ и Гистадрута принять исторические договорённости. Бен-Гурион ответил ему тёплым письмом: «Надеюсь, вы не обидитесь, если я назову вас коллегой и другом, а не церемониально «сударь». Закончил он письмо нежными словами, в которых, тем не менее, сквозит неуверенность в успехе – Бен-Гурион опомнился и засомневался в поддержке однопартийцев: «Что бы ни случилось, в знак уважения жму вашу руку».
Жаботинский ответил ему сердечно: «Мой дорогой друг, Бен-Гурион. Я до глубины души тронут тем, что после долгих лет – и каких лет! – слышу в свой адрес ваши слова «коллега и друг».
28 октября первые два соглашения были опубликованы в палестинской сионистской печати, и тут на Бен-Гуриона обрушился шквал критики и разгневанных телеграмм, в том числе от ближайших друзей, Кацнельсона и Шарета. Центральный комитет МАПАЙ потребовал, чтобы он прервал переговоры и вернулся в Палестину. Бен-Гурион ответил длинным письмом, приводил детали переговоров, объяснял преимущество достижения перемирия, но социалисты не готовы были на уступки. Центральный комитет вторично потребовал прервать переговоры. Скрепя сердце, Бен-Гурион вынужден был подчиниться. Он известил Жаботинского о прекращении переговоров о третьем соглашении, однако, обладая твёрдым характером и не теряя надежд на достижение соглашения, выехал в Палестину, намереваясь силой своего авторитета, как это бывало неоднократно, уговорить товарищей по партии ратифицировать подписанные договорённости.
Единственное, чего ему удалость достичь, несмотря на умение продавливать необходимое решение, – добиться согласия вынести достигнутые соглашения на референдум.
Жаботинскому также пришлось нелегко. В Кракове в январе 1935 года на Всемирном конгрессе ревизионистов ему пришлось долго уговаривать и переубеждать непримиримую оппозицию, которую возглавил 22-летний Менахем Бегин, будущий командир Иргун и седьмой премьер-министр Израиля. В полемическом задоре Бегин едко напомнил Жаботинскому: если тот забыл, что Бен-Гурион называл его «Владимиром Гитлером», то его память хранит это оскорбление. Жаботинский с пафосом ответил, что он «никогда не забудет, что такие люди, как Бен-Гурион, носили форму бойца еврейского легиона и сражались бок о бок с ним, и если потребуется для сионизма, то они, не колеблясь, вновь наденут военную форму и вступят в бой». После долгих споров ревизионисты пошли за своим лидером и достигнутые договорённости утвердили.
В марте 1935 года проходил конгресс Гистадрута. Бен-Гурион выступил с эмоциональной речью. Он напомнил соратникам о политических компромиссах, на которые пошёл Ленин, ради Брестского мира согласившись на грабительские контрибуции и территориальные потери, а также приводил в качестве примера другое смелое и компромиссное решение «вождя мирового пролетариата» – отказаться от политики «военного коммунизма» и перейти к НЭПу. Эти убедительные доводы не подействовали.
«Неделю за неделей, – вспоминала Голда Меир, – мы с жаром, иногда и с истерикой, обсуждали «договор», но над всеми спорами тяготело убийство Арлозорова, и предложение Бен-Гуриона было, к моему большому сожалению, отвергнуто».
Однако авторитет Бен-Гуриона был настолько велик, что никто даже не заикнулся, чтобы за проявленное самовольство и нарушение партийной дисциплины отправить его в отставку с занимаемых постов. Более того – через пять месяцев на 19-м Сионистском конгрессе под шквал аплодисментов его изберут руководителем Исполкома сионистской организации и председателем правления Еврейского агентства.
Некоторое время Жаботинский и Бен-Гурион ещё сохраняли дружеские отношения и даже обменивались трогательными и учтивыми письмами. 30 марта, через неделю после отказа Гистадрута одобрить соглашения, Жаботинский с грустью написал Бен-Гуриону, прежде чем вернуться в свои «окопы»: «Может быть, вы прочтёте эти строки другими глазами. Кажется, я и сам изменился. Должен признаться, что, узнав об отказе одобрить соглашения, трусливый внутренний голос прошептал мне: «Благословен тот, кто освободил меня» и, может быть, в этот же миг Бен-Гурион тоже благословляет Его…» Тем не менее, почтение, которое я испытывал в Лондоне к человеку по имени Бен-Гурион, остаётся неизменным».
Бен-Гурион ответил тёплым, искренним письмом, и невидимый созерцатель мирских бурь был свидетелем слёз, наворачивающихся ему на глаза, когда Давид, зная, какие им предстоят битвы, писал: «Чтобы ни случилось, наша встреча в Лондоне навсегда останется в моей душе… и если когда-нибудь вы прочтёте о наших столкновениях, вспомните, что среди ваших «врагов» есть человек, который восхищается вами и разделяет ваши заботы. Даже в самый разгар предстоящих битв я всегда протяну вам руку».
Они испытывали друг к другу личную симпатию и при других обстоятельствах вполне могли бы стать закадычными друзьями, но им выпало стать лидерами движений, идеологически противоположных друг другу, и для социалистов, несмотря на неожиданную гибкость, проявленную Бен-Гурионом, идеологические разногласия оказались выше национальной идеи.
