20 марта она вынесла на обсуждение депутатов Кнессета текст резолюции, обращённой к народам мира и осуждающей немецких учёных, работающих на Египет. Сдержанное заявление породило скандальные дебаты. Бегин, лидер Херута, с трибуны Кнессета срывался на крик, обвиняя МАПАЙ в предательстве интересов Израиля: «Вы поставляете им наши автоматы «Узи», а немцы снабжают наших врагов бактериологическим оружием!» Голда Меир вынуждена была отвечать Бегину в той же тональности, резко и грубо, но она ни словом не обмолвилась, чтобы защитить от нападок германскую политику Бен-Гуриона, с которой была несогласна.
Лишь 24 марта, осознав, что он совершает ошибку, не уделяя должного внимания критике своей германской политики, Бен-Гурион прервал отпуск и вернулся в Тель-Авив. Ему шёл 77-й год, политическое чутье и интуиция стали заметно ослабевать, прежней энергетики, силы воли и авторитета, способных подавлять собеседников, уже не было – оставались одни лишь эмоции и уверенность в своей правоте и непогрешимости. Только этим можно объяснить то, что вместо успокоения израильтян, напуганных броскими газетными заголовками, он сконцентрировался на сведении счётов с Бегиным – одержимый навязчивой идеей, что если Херут победит на выборах, то наступит конец Израиля. Выступая в Кнессете 13 мая, он сделал чудовищное заявление, свидетельствующее о потере способности реально оценивать ситуацию. «Если Бегин придёт к власти, – предрекал он, предостерегая, как ему казалось, страну от чудовищных последствий, – то он заменит командование армией и полицией своими людьми и станет править страной так же, как Гитлер правил Германией, прибегая к грубой силе для подавления рабочего движения, он разрушит государство».
Казалось, конфликтуя с Бегиным, он потерял ощущение реальности (хотя чувства меры в полемике у него никогда не было), но тем удивительнее станет примирение заклятых врагов (об этом в следующей главе, «Примирение с Бегиным»), подтверждающей, что в жизни, как и в политике, нет ничего невозможного. Ждать примирения осталось недолго, каких-то четыре года.
15 июня 1963 года взволнованная Голда Меир ворвалась в кабинет Бен-Гуриона и гневно обрушилась на него: она, второе лицо в правительстве, получила сообщение из западногерманской печати (от неё это скрывалось!), что израильские солдаты на военных полигонах Германии учатся овладевать новой техникой. Понимая, какое возмущение назавтра вызовет эта информация в израильском обществе, если будет опубликована, она потребовала дать указание военной цензуре изымать любое упоминание о пребывании израильских солдат на немецкой территории. К её удивлению, Бен-Гурион отказался от этого шага, заявив, что не может превышать свои полномочия. Она резко высказалась по поводу его германской политики и в ярости ушла, думая, что ей следует предпринять, чтобы предотвратить новую бурю.
Ей не придётся ничего предпринимать. После бурного разговора с Голдой у Старика сдали нервы. На следующий день, утром 16 июня 1963 года, он подал в отставку, продиктовав секретарю два коротких письма: одно – адресованное президенту страны (Ицхака Бен-Цви, умершего 23 апреля 1963 года сменил Залман Шазар), и второе – председателю Кнессета. Обоих он известил о своём уходе. Никто, кроме нескольких генералов, среди которых был Ицках Рабин, будущий премьер-министр Израиля, не уговаривал его остаться.
В 1963 году Бен-Гуриону исполнилось 77 лет. Его эпоха подошла к концу. Она завершила период становления и возмужания государства Израиль. Своему преемнику, Леви Эшколю, он передал государство, твёрдо стоящее на ногах.
В этот год подошла к концу и эпоха первого канцлера ФРГ Конрада Аденауэра. После 14 лет пребывания на посту канцлера он добровольно покинул его в 87-летнем возрасте, когда почувствовал, что по состоянию здоровья не в состоянии эффективно выполнять обязанности главы кабинета министров. Он ушёл с политической арены в день рождения Бен-Гуриона, 16 октября. Хотя совпадение символичное, не думаю, что этим он хотел сделать ему подарок.
* * *
Из большой политики, как и из большого спорта, надо уходить вовремя. Триумф Бен-Гуриона весной 1960-го и скандальную отставку летом 1963-го разделяют три года, в которых уместились два политических кризиса.
За волной большой разрушительной силы обычно следует меньшая волна, которая также может сопровождаться жертвами. На следующий день после подачи Бен-Гурионом прошения об отставке (он остался депутатом Кнессета и членом Центрального комитета МАПАЙ), Хагая Эшед, журналист, которого он попросил тщательно изучить «Грязное дело», вручил ему плод своего труда: книгу «Кто отдал приказ?» Эту книгу ныне назвали бы альтернативной версией нашумевших событий и отнеслись бы к ней так же, как к книгам Суворова на тему, кто первым начал Великую Отечественную войну. Но в шестидесятых годах прошлого века этот жанр ещё не был в моде, и Бен-Гурион серьёзно отнесся к его работе. В отличие от комиссии Эшколя, оправдавшей Лавона, Эшед возложил на него вину – и этим спровоцировал Бен-Гуриона на продолжение битвы.
Сложно сказать, чем руководствовался Эшед, когда писал книгу, – но, ознакомившись с ней, Бен-Гурион вновь ринулся в бой. Ему следовало бы поостыть и в тиши домашнего кабинета осмыслить события последних месяцев, приведших его к фиаско. Ведь масштаб «дела» семилетней давности не соответствовал буре, которая уже семь лет трясла Рабочую партию. Но социалист Бен-Гурион, борец за социальную справедливость, свято веривший в формулу, что «справедливость стоит того, чтобы за неё умереть», продолжил сражение, не нужное никому, кроме него самого. Возраст и непокладистый характер сделали своё дело, и он потребовал от Эшколя возобновить следствие. Тот отказался. Бен-Гуриона это не остановило. В октябре он предоставил министру юстиции собранное им досье и добился его согласия возобновить расследование. Партию вновь заколошматило.
Финальный аккорд внутрипартийной драмы пришёлся на середину февраля 1965 года. Бен-Гурион вынес «второе дело Лавона» на съезд Рабочей партии. «Истина – вот за что я воюю, воевал и буду воевать всю жизнь», – с пафосом заявил он на съезде, объясняя мотивы своей неуступчивости и принципиальности.
Бен-Гурион привык к критике слева и справа, но теперь на него обрушились коллеги по партии, которым надоели бесконечные склоки. Неизлечимо больной раком Шарет, прикованный к инвалидной коляске (жить ему оставалось около пяти месяцев, до 7 июля 1965 года), приехал из больницы, чтобы заявить: «По какому моральному праву он перекладывает это дело на партию? Какое он имеет право делать это основной темой съезда, обходя стороной серьёзные вопросы, стоящие перед нами?»
Затем на трибуну поднялась Голда Меир – его преданный друг Голда Меир…
Бен-Гурион никогда не отличался сентиментальностью. Вчерашние друзья стали политическими противниками? Ну что ж: тем хуже для них. Он всю жизнь привык яростно драться: с Жаботинским, с Вейцманом, с Бегиным, ссорился с друзьями – Шаретом, Эшколем, Лавоном… и не щадил их. Но когда «преданная Голда», которая могла спорить с ним один на один или в узком кругу партийцев, но никогда – громогласно, выступила против него с яростной и язвительной речью, он обомлел, потерял дар речи и способность сопротивляться. Подавленный её «вероломством», он удивленно слушал её, сидя в президиуме на краю стола, а затем, ни слова не говоря, встал и молча вышел из зала, хотя по регламенту следующим было его выступление. Он сдался… Но ненадолго…
