О будущем я почти не задумывалась, а если такое и случалось, это были смутные детские мечты о грандиозных приключениях в сочетании с детской же уверенностью в том, что все останется неизменным. Какое-то время так и было.
Пока накануне своего семнадцатого дня рождения я не нашла книгу в кожаном переплете, лежавшую в синем сундучке.
– Мисс Сколлер.
Я все еще стояла в Зале фараонов, сжимая в руке книгу в кожаном переплете. Бад успел заскучать, поэтому время от времени вздыхал и фыркал. Невыразительный голос мистера Стерлинга заставил нас обоих вздрогнуть от неожиданности.
– О, я не… Добрый вечер.
Я повернулась к нему, спрятав книгу за спину. У меня не было особых причин прятать от него потрепанный роман, но в этой книге мне виделось нечто живое и волшебное, мистер Стерлинг же был полной противоположностью живости и волшебства в человеческом облике. Он моргнул, перевел взгляд на открытый сундук, стоящий на пьедестале, а потом едва заметно склонил голову набок.
– Мистер Локк просит вас явиться в его кабинет. – Он потянул время, и по его лицу пробежала какая-то тень. Я бы предположила, что это страх, если бы мистер Стерлинг был физически способен выражать хоть какие-то чувства, кроме вежливого внимания. – Немедля.
Я вышла из Зала фараонов вслед за ним. Когти Бада клацали по полу у меня за спиной. Я спрятала «Десять тысяч дверей» под юбку, кожей чувствуя тепло и вес книги. «Словно щит», – подумала я. Странно, что эта мысль показалась мне такой утешительной.
Кабинет мистера Локка, как всегда, пах сигарным дымом, дорогой кожей и крепкими напитками из тех, которые держат в буфете в хрустальных графинах. Сам мистер Локк тоже выглядел как обычно: весь из прямых линий, нестареющий, будто бы он сознательно отвергал этот процесс как пустую трату драгоценного времени. Сколько я себя помнила, у него на висках серебрилась легкая седина, придававшая ему почтенный вид. В отличие от моего отца – в последний его приезд я заметила, что его голова стала почти полностью пепельной.
Когда я вошла, мистер Локк перевел взгляд на меня. Перед ним лежала стопка грязных потертых конвертов. Его глаза были серыми, как могильные камни, и серьезными, как никогда сосредоточенными на мне.
– Оставьте нас, Стерлинг.
Камердинер покинул комнату, дверь закрылась за ним со звонким щелчком. У меня в груди что-то затрепетало, словно крылья птицы.
– Присядь, Январри.
Я села на тот же стул, что и всегда, а Бад не очень успешно забился под него.
– Простите, что привела Бада, сэр, просто Стерлинг сказал, что это срочно, и я не стала заходить к себе в комнату…
– Ничего страшного.
Паническое трепетание в груди усилилось. Бада не пускали в кабинет мистера Локка (а также в машины, поезда и столовые) с того самого праздника по случаю собрания Общества два года назад. При виде него мистер Локк обычно не мог удержаться от лекции о невоспитанных животных и их безответственных владельцах или, в лучшем случае, недовольно фыркал себе под нос.
Теперь мистер Локк подвигал челюстью, как будто хотел разжевать и смягчить то, что собирался произнести.
– Это касается твоего отца.
Я почувствовала, что мне тяжело смотреть на мистера Локка, поэтому уставилась на витрину у него на столе с латунной табличкой: «Револьвер Энфилд, Марк I, 1879».
– Как тебе известно, последние несколько недель он находился на Дальнем Востоке.
Отец сказал, что выйдет из порта Манилы и продолжит путь, перебираясь с острова на остров, пока не достигнет Японии. Он обещал писать как можно чаще. Я уже много недель ничего от него не получала.
Следующее предложение мистер Локк разжевал еще более тщательно.
– Его отчеты из этой экспедиции поступали редко. В смысле реже, чем обычно. Но в последнее время они… совсем прекратились. Последнее письмо пришло в апреле.
Теперь он смотрел на меня внимательно и выжидающе, как будто все это время напевал мелодию, а теперь остановился и рассчитывал, словно я допою ее за него. Как будто я должна заранее знать, что он скажет дальше.
Я продолжала смотреть на револьвер, темный, начищенный, с квадратным дулом. Горячее дыхание Бада касалось моих ног.
– Январри, ты меня слушаешь? От твоего отца нет писем уже почти три месяца. Я получил телеграмму от другого члена экспедиции: никто не видел его и не получал от него вестей. Его лагерь на склоне горы обнаружили брошенным и разоренным.
Птица у меня в груди принялась царапаться и бить крыльями в неописуемом ужасе. Я сидела совершенно неподвижно.
– Январри. Он пропал. Судя по всему… – Мистер Локк коротко и резко вздохнул. – Вполне вероятно, что твой отец мертв.
Я сидела на своем узком матрасе и смотрела, как нежный сливочный свет солнца ползет по моему розово-золотому одеялу. Вата, торчащая из дыр, и выбившиеся нитки образовывали тени и рельеф, напоминая архитектуру какого-то незнакомого города. Бад прижался к моей спине, несмотря на жару, и время от времени издавал тихие грудные звуки, похожие на щенячий скулеж. От него пахло летом и свежескошенной травой.
Сначала я не хотела верить. Я выла, кричала, требовала, чтобы мистер Локк взял свои слова назад или привел доказательства. На моих ладонях остались розовые полумесяцы – следы ногтей, которые я вонзала в кожу, стараясь сдержать свой гнев и не расколотить все стеклянные витрины в кабинете на тысячи блестящих осколков.
Наконец я почувствовала, как тяжелые, как плиты, руки легли мне на плечи, придавливая к земле.
– Довольно, дитя мое. – Я посмотрела в его глаза, бледные и неумолимые, и мое упорство рассыпалось в прах. – Джулиан мертв. Смирись с этим.
И я смирилась. Я повисла на шее у Локка, заливая слезами его рубашку. Его грубоватый голос раздался у меня над ухом:
– Ничего, девочка. У тебя остался я.
Теперь я сидела в своей комнате с опухшим лицом и сухими глазами, готовая вот-вот сорваться в пропасть боли, такую огромную, что не видно дна. Она могла поглотить меня целиком, если бы я только позволила.
Я вспомнила последнюю открытку, которую получила от отца. На ней были изображены берег моря и несколько суровых с виду женщин. Надпись гласила: «РЫБАЧКИ СУГАШИМЫ». Я попыталась представить самого отца, но перед глазами сразу встала картина: вот он уходит от меня, усталый и ссутуленный, и исчезает за дверью – ужасной дверью, из-за которой нет возврата.
«Ты же обещал, что однажды возьмешь меня с собой».
Мне снова захотелось закричать. Сдерживаемый крик царапал горло. Мне казалось, меня вот-вот вырвет. Мне хотелось сорваться с места и бежать, бежать, пока я не попаду в иной, лучший мир.
И тогда я вспомнила о книге. Может, мистер Локк подарил мне ее именно для этого момента, зная, как сильно мне нужно будет утешение.
