Для любого другого мальчика, стремящегося попасть в ряды ученых, это был бы простой выбор: либо он предлагает тему исследования в сфере Амариканской истории, древних языков или религиозной философии, либо прощается со своими надеждами и выбирает жизнь простого переписчика. Но Йулю оба этих пути казались невыразимо безрадостными. В обоих случаях от него требовалось сузить свои безграничные горизонты и отказаться от грез. При мысли о любом из этих исходов его грудь болезненно сжималась, как будто две огромные руки давили на ребра с разных сторон.
Тогда он не мог этого знать, но примерно так же чувствовала себя Ади в те дни, когда убегала на заброшенный сенокос, чтобы побыть наедине с гудками речных судов и бескрайним небом. Вот только Ади выросла, постоянно сталкиваясь с жесткими ограничениями, и давно уже привыкла сопротивляться им. Бедный мечтатель Йуль до этого дня просто не знал, что такие ограничения существуют.
Он отвернулся от этого нового открытия и побрел прочь мимо грязных ферм на склонах холмов, по грунтовым дорогам и звериным тропам наверх, к скалистым обрывам. В итоге он забрался туда, где даже звериные тропы растворялись среди корявых серых камней, а ветер доносил далекий аромат дерева, пропитанного солью. Йуль никогда не видел Город с такой высоты. Ему понравился вид: дома далеко внизу казались просто горсткой белых квадратиков, окруженных бескрайним морем.
Кожу щипало от высохшей на ветру испарины, камни оставили ссадины на ладонях. Он знал, что пора поворачивать обратно, но ноги продолжали нести его вперед и вверх, пока, поднявшись над очередным уступом, он не увидел ее – арку.
Она была завешена тонкой серой шторкой, развевавшейся на ветру, будто юбки колдуньи. Из-за шторки доносился запах речной воды, грязи и солнца, совсем не похожий на ароматы Города Нин.
Едва увидев арку, Йуль уже не мог оторвать от нее взгляда. Казалось, она манила его, словно протянутая рука. Он пошел к ней с какой-то безумной надеждой, переполнявшей все его существо, – невозможной, необъяснимой надеждой на нечто прекрасное и невероятное по другую сторону этой занавеси.
Йуль отодвинул шторку и не увидел ничего, кроме камня и спутанных трав. Он шагнул в арку и очутился в огромной всепоглощающей темноте.
Она давила на него, облепив, точно деготь, стремясь задушить своей необъятностью, пока его ладони вдруг не коснулись дерева. Йуль толкнул его со всей силой отчаяния и еще не угасшей надежды, почувствовал, как доска взрывает землю, которую не тревожили много лет, а потом дверь открылась, и он оказался среди выжженных солнцем трав под небом, похожим на скорлупку. Йуль успел простоять в поле всего несколько секунд, разинув рот и дыша странным воздухом иного мира, когда ему навстречу вышла она – девушка цвета молока и пшеницы с медом.
Я не стану заново пересказывать их первую встречу. Тебе, мой читатель, уже известно, как юноша и девушка сидели в поле, несмотря на прохладу подступающей осени, и рассказывали друг другу невероятные истины о своем «другом месте». Как они разговаривали на давно вымершем языке, оставшемся лишь в нескольких древних текстах, которые хранились в архивах Города и которые Йуль изучил просто ради того, чтобы попробовать на вкус новые незнакомые звуки. Как эта встреча двух людей больше напоминала столкновение двух планет, как будто оба они сорвались с орбиты и врезались друг в друга. И как они поцеловались, и как вокруг них мерцали светлячки.
И какой скоротечной оказалась их встреча, над которой уже навис рок.
Следующие три дня Йуль провел в состоянии изумления и восторга. Ученые начали опасаться, что он повредился умом, ударившись где-нибудь головой. Мать и отец, лучше знакомые с недугами юных мальчишек, подозревали, что он влюбился. Сам же Йуль ничего не объяснял, лишь блаженно улыбался и фальшиво мурлыкал себе под нос старинные баллады о знаменитых влюбленных и кораблях в море.
Он вернулся к арке с занавесью на третий день точно так же, как Ади по другую сторону бесконечной темноты вернулась к старому дому на сенокосе. Мы уже знаем, что его ожидало: жестокое разочарование. Вместо волшебной двери, ведущей в неведомую страну, Йуль обнаружил лишь гору камней на вершине холма и серую ткань, которая безжизненно болталась, как шкура какого-то мертвого существа. И сколько бы он ни сыпал проклятиями, дверь никуда не вела.
В итоге Йуль просто сел на землю и стал ждать, надеясь, что девушка сама придет к нему. Она не пришла. Легко представить этих двоих – Ади, которая ждет на заросшем поле в сгущающихся сумерках и чувствует, как надежда у нее в груди угасает, словно огарок свечи; Йуля, который сидит на вершине холма, обхватив колени тонкими руками, – словно одинаковые фигурки по обе стороны зеркала. Вот только вместо прохладного стекла их разделяла бесконечная пустота между мирами.
Созвездия выползли из-за горизонта. Йуль смотрел на них, читая знакомые слова, написанные звездным светом: Небесные корабли, Благословения лета, Скромность ученого. Они проплывали над ним, словно страницы из огромной книги, знакомой ему не хуже собственного имени. Он подумал о девочке, которая ждет его где-то там, в своей собственной темноте. Интересно, что говорят ей звезды?
Йуль встал. Он потер пальцем серебряную монету, которую принес, чтобы показать Ади в качестве доказательства существования его мира, а потом бросил ее на землю. Он сам не понимал зачем – то ли в качестве подношения неведомым богам, то ли просто желая избавиться от нее. Так или иначе, ему не хотелось больше носить ее с собой, чувствовать на себе проницательный серебряный взгляд Основательницы Города
[12]. Затем он ушел и больше никогда не возвращался к арке.
Но двери, как нам уже известно, – это перемены.
Поэтому Йуль, вернувшийся от арки в ту ночь, несколько отличался от Йуля, обнаружившего ее три дня назад. Теперь рядом с сердцем в его груди билось еще что-то, как будто в ней ожил какой-то новый орган. Он стучал настойчиво и неистово – Йуль не мог этого не заметить, несмотря на охватившую его тоску. Он обдумал все это, лежа в своей узкой постели и слушая тихое ворчание братьев и сестер, разбуженных его возвращением. В этом новом ритме не было отчаяния, чувства потери или одиночества. Скорее, он напоминал ощущение, которое Йуль порой испытывал в архивах, когда натыкался на кусочек древнего пергамента и слова затягивали его все глубже, пока он не терялся в запутанных тропах историй. Но даже это чувство не могло сравниться с пульсирующим нетерпением, переполнявшим его сейчас. Йуль заснул, опасаясь, что какая-нибудь болезнь вызвала шумы у него в сердце.
