– Ты не хочешь… у меня есть где остановиться в Городе. – Йуль подумал о своей тесной комнатушке, снятой на втором этаже в домике прачки, и пожалел, что не может предложить Ади замок или дворец – или хотя бы дорогую уютную спальню с балконом, одну из тех, которые обычно снимают путешествующие торговцы.
Ади кивнула, и они бок о бок зашагали по извилистым улицам Пламма. В узких переулках их руки порой робко соприкасались, но лишь на мгновение. Каждое прикосновение воспламеняло кожу, как чиркнувшая спичка.
Добравшись до дома, Йуль усадил свою гостью на незаправленную койку, а сам принялся метаться по комнате, расчищая пространство, складывая книги в стопки и задвигая пустые флаконы из-под чернил в углы. Ади ничего не сказала. Если бы Йуль знал ее дольше, чем несколько часов, проведенные вместе в далекой юности, он бы понял, что это очень необычное для нее поведение. Аделаида Ли была женщиной, которая не скрывала своих желаний, высказывала их без обиняков и без малейшего стыда и рассчитывала, что мир будет с ними считаться. Но теперь, сидя в захламленной комнатке, пропахшей чернилами и морем, она никак не могла подобрать правильные слова.
Помедлив, Йуль сел рядом с ней.
– Как ты попала сюда? – спросил он.
– Вышла в море через дверь на вершине горы в моем родном мире. Прости, что так долго добиралась, просто дверей в мире оказалось уж очень много. – В ее голос начали возвращаться уверенные нотки.
– Ты искала этот мир? Искала меня?
Ади посмотрела на него, наклонив голову набок.
– Конечно.
Йуль широко улыбнулся. Эта улыбка показалась Ади мальчишеской. Точно так же он улыбнулся ей в поле, когда они условились встретиться через три дня, и его переполнял головокружительный восторг от собственной удачи. Ади вдруг поняла, что нужно сделать.
Она поцеловала его, чувствуя, как радостный изгиб его губ меняет форму под ее губами, а аккуратные руки, привычные к перу и книгам, ложатся ей на плечи. Ади отстранилась, чтобы посмотреть на него – красновато-черная кожа, совсем другая улыбка, мерцающая, словно молодой месяц, серьезные глаза, – а потом рассмеялась и повалила его на кровать.
За окном комнаты Город Пламм погрузился в сладкое вечернее оцепенение, которое охватывает жителей в тихий час между ужином и ночью. За краем города шелестело Амариканское море, омывая просмоленные борта кораблей и скалистые острова, а его соленые ветра проникали через двери под другие небеса, и десять тысяч миров плясали в сумеречном танце. Но впервые в жизни ни Ади, ни Йулю не было дела до этих миров, потому что их личная вселенная сузилась до койки на втором этаже домика прачки в Городе Пламм. Они вышли из комнаты лишь через несколько дней.
Теперь, когда мы убедились, что истинная любовь существует, пришло время рассмотреть ее природу. Сама по себе она не является событием, как уверяют нас поэты; она не случается, она просто есть – и всегда была. Люди не влюбляются, они открывают любовь.
Именно этими археологическими изысканиями занимались Ади и Йуль в те дни, что они провели в домике прачки. Сперва они познавали любовь через странный и чудесный язык тела: через кожу, пахнущую корицей, розоватые следы, оставленные мятыми простынями, дельты вен на тыльной стороне рук. Для Йуля это был совершенно незнакомый язык, Ади же думала, что знала его, но теперь переучивала заново.
Но вскоре пространство между ними начала заполнять обычная речь. Душными вечерами и прохладными ночами они пересказывали друг другу истории длиной в двенадцать лет. Ади начала первой, и ее рассказ оказался волнующей сказкой о путешествиях на поезде звездными ночами и долгих пеших походах, о том, как она уходила и возвращалась, о дверях, которые прятались в сумерках, слегка приоткрытые. Йуль почувствовал, как руки сами тянутся к перу, как будто Ади была ожившим свитком из архивов, который нужно задокументировать, пока он не исчез.
Она закончила рассказом о горе Сильверхилс и о двери в море и рассмеялась, когда Йуль попытался вытянуть из нее подробности, даты и уточнения.
– Такой ерундой можно только испортить хорошую байку. Нет уж, уволь. Тебе не кажется, что пришла твоя очередь делиться своей историей?
Йуль лежал на животе на прохладном каменном полу, запутавшись ногами в простынях и перепачкав руки чернилами.
– Мне кажется, что моя история – это твоя история, – пожал плечами он.
– О чем ты?
– Я о том, что… Тот день в поле изменил меня не меньше, чем тебя. Мы оба всю жизнь гонялись за тайнами дверей по следам легенд и мифов, верно? – Йуль положил голову на руки и посмотрел снизу вверх на койку, где лежала Ади во всем своем золотистом великолепии. – С той только разницей, что я больше времени провел в библиотеках.
Он рассказал ей о своем детстве, полном грез, и юности, полной упорного труда, о своих научных публикациях (в которых он никогда не заявлял о существовании дверей и представлял их как мифологический конструкт, из которого можно почерпнуть много сведений об общественных явлениях) и о своем стремлении раскрыть истинную природу дверей между мирами.
– И что же ты выяснил, Джулиан? – Ему нравилось, как она произносит его имя: такое слитное, непривычное звучание.
– Кое-что выяснил. – Он указал на многотомное «Сравнительное исследование проходов, порталов и дверей в мировой мифологии», которое стопками лежало на столе. – Но этого мало.
Она встала и наклонилась над столом, рассматривая угловатые очертания иностранных слов на страницах. Ее кожа казалась причудливо пестрой: где-то молочно-белая, а где-то покрытая темными веснушками.
– Я знаю только, что есть такие места – что-то вроде потертостей на ткани мира, которые просто так не увидишь, если не смотреть по-особенному, – через которые можно попасть в совсем другое место. В самые разные другие места, и в некоторых из них полно волшебства. И они все время подтекают, так что их можно найти, если идти вслед за историями. Что можешь добавить?
Неужели, подумал Йуль, все ученые посвящают свою жизнь поиску ответов, которые простые люди давно нашли просто так, мимоходом? И что ему теперь делать – злиться или радоваться? Он подозревал, что Ади будет частенько вызывать у него и то и другое чувство, причем одновременно.
– Не так уж много, – сухо отозвался Йуль. – Существуют эти, как ты их называешь, потертости, где один мир перетекает в другой. Но мне пришло в голову, что эта утечка зачем-то нужна. Жизненно необходима. Двери, – объяснил он, – это перемены, а перемены – это опасная необходимость. Двери – это революции и восстания, неясности и загадки, ось, вокруг которой может вращаться целый мир. Они начало и конец каждой правдивой истории, пути, ведущие к приключениям, к безумию и даже, – здесь он улыбнулся, – к любви. Без дверей миры погрузились бы в застой, окаменели и лишились историй.
Он закончил с серьезностью истинного ученого:
– Но я не знаю, откуда изначально взялись двери. Они существовали всегда или их кто-то создал? И если да, то кто и как? Попытка создать такую трещину между мирами может стоить словотворцу жизни! Впрочем, может, и нет, если миры уже и так находятся близко друг к другу. Может, это все равно что отодвинуть шторку или открыть окно. Но для начала придется убедить словотворца, что это в принципе возможно, и я сомневаюсь…
