Сколько раз он говорил мне эти слова за все мое детство? Сколько раз я слышала, что мистер Локк нашел моего бедного отца и взял под крылышко, дал нам одежду и кров, поэтому – как я смею так с ним разговаривать? И всякий раз чувство вины и благодарности заставляло меня устыдиться, и я умолкала, будто собака, которую дернули за поводок.
Но теперь я была свободна. Я могла ненавидеть его, могла убежать, могла написать собственную историю. Я перевернула ручку в руке.
– Послушай, Январри, становится жарко. – Локк театрально промокнул пот со лба. – Давайка мы вернемся в город и обсудим все в цивилизованной обстановке, м-м? Все это лишь цепочка недоразу…
– Нет. – Я подозревала, что он хочет увести меня отсюда, подальше от шепчущих зеленых трав и черных останков Двери. Или, может, он планировал увести меня в город, а там вызвать полицию или членов Общества на подмогу. – Нет. Думаю, мы все уже обсудили. Вам пора уходить.
Мой голос прозвучал невыразительно, как у проводника в поезде, объявляющего следующую станцию, но мистер Локк вскинул руки, будто защищаясь от меня.
– Ты не понимаешь… я признаю, тебе пришлось пережить некоторые личные неприятности, но не будь эгоистична. Подумай о благе для всего мира, Январри! Подумай о том, что порождают эти «двери» – разломы, как мы их называем, или отклонения: хаос, безумие, колдовство… Они уничтожают порядок. Я видел мир без порядка, где все определялось постоянной борьбой за власть и богатство и беспощадными переменами.
Теперь он все же дотянулся до меня и неловко положил руку мне на плечо, не обращая внимания на рычание Бада. Его глаза – бесцветные, ледяные – вгляделись в мои.
– В таком мире я впустую потратил молодость.
«Что?» Мои пальцы, державшие ручку, разжались.
Локк заговорил медленно, почти ласково.
– Я родился в холодном, жестоком мире, но сбежал оттуда и нашел себе другой, который был лучше. Мягче, перспективнее. И посвятил свою жизнь, почти два столетия, его улучшению.
– Но… Вы… Два столетия?!
Теперь в его голосе послышалась жалость, приторная и тошнотворная.
– Видишь ли, в молодости я много путешествовал и однажды наткнулся на разлом в Китае, где нашел весьма необычную нефритовую чашу – уверен, ты ее видела. Она обладает способностью продлевать жизнь. Возможно, даже до бесконечности. Увидим. – Я вспомнила, как Лиззи сказала, что он ни капельки не постарел; потом подумала о седеющих волосах отца и о складках возле его губ.
Локк вздохнул и тихо произнес:
– Я попал в этот мир в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году в северной части горной Шотландии.
«То ли в Англии, то ли в Шотландии, не помню».
Я подумала, что вернулась к началу с собственного лабиринта. Я считала, будто понимаю, где нахожусь. Но теперь все странно исказилось у меня перед глазами, и я поняла, что продолжаю бродить по лабиринту, заблудившись окончательно.
– Вы и есть Основатель, – прошептала я.
И мистер Локк улыбнулся.
Я попятилась и, споткнувшись, вцепилась в шерсть Бада.
– Но как вы… Нет. Неважно, мне все равно. Я ухожу.
Я нашарила газетные страницы, крепко сжимая ручку дрожащими пальцами. Бежать, бежать отсюда. Мне надоели этот мир и его жестокость, его чудовища, предательства и дурацкие места для цветных в дурацких поездах…
– Так вот как ты это делаешь? Какие-то волшебные чернила? Слова на бумаге? Мне следовало сразу догадаться. – Голос Локка звучал добродушно и довольно спокойно. – Нет уж, милая.
Я подняла на него взгляд, уже поднося раздвоенный кончик к странице…
…И глаза Локка поймали меня, как два серебряных крючка.
– Брось это, Январри, и не двигайся.
Ручка и бумага выпали из моих рук.
Локк поднял их, спрятал ручку в карман сюртука, порвал газету и выбросил куда-то мне за спину. Клочки затрепетали, опускаясь на траву, словно бело-желтые мотыльки.
– А теперь ты меня выслушаешь.
Кровь лениво и громко пульсировала у меня в висках. Мне казалось, что я застыла – невезучая доисторическая девочка, навечно вмерзшая в ледник.
– Когда ты дослушаешь до конца, ты осознаешь важность дела, которому я посвятил всю жизнь. И, надеюсь, поймешь, как можешь помочь мне.
И я выслушала – не могла не выслушать, ведь его глаза вонзились в меня, словно крючки, словно ножи, словно когти.
– Как там у вас принято начинать рассказ? Жил-был однажды очень несчастный мальчик. Он родился в ужасном, жестоком, злом мире. Этот мир был настолько поглощен убийствами, что даже не придумал себе имя. Позже я узнал, что местные жители в твоем мире называли его «Ифринн», и вполне справедливо, потому что тот мир и впрямь был воплощением ада. Если представить, что в аду темно и холодно.
Его акцент постоянно менялся, а сухой повествовательный тон чередовался с горечью и гневом. Казалось, мистер Локк, рядом с которым я выросла – его голос, его манеры, его осанка, – был лишь маской, за которой пряталось нечто более древнее и странное.
– Этот несчастный мальчик успел сразиться в четырех битвах еще до того, как ему исполнилось четырнадцать. Можешь себе представить? Мальчики и девочки, одетые в облезлые шкуры, полудикие, снующие под ногами у солдат, как голодные падальщики… Нет, конечно, не можешь.
Мы сражались за жалкие подачки. За несколько заснеженных акров охотничьих угодий, за слухи о кладе, во имя чести. Иногда мы вообще не знали, за что сражаемся. Просто наша предводительница так приказала. Как же мы ее любили. Как же мы ее ненавидели.
Наверное, выражение моего лица изменилось, потому что Локк рассмеялся. Это был самый обычный смех, все тот же добродушный хохот, который я слышала сотни раз, но теперь волоски у меня на руках встали дыбом.
– Да, и то и другое. Всегда. Думаю, примерно такие же чувства ты испытываешь ко мне, и не думай, насколько это иронично. Но я никогда не проявлял к тебе жестокости, как наши правители к нам. – Теперь его тон стал почти взволнованным, как будто он боялся, что мне или даже нам обоим покажутся неубедительными его слова. – Я никогда не принуждал тебя ни к чему, что не было бы в твоих интересах. Но в Ифринне нас использовали, как солдаты используют пули. В этом чертовском холоде нельзя было выжить без клана и пищи. Мы бы, наверное, все равно попытались, если бы не Врожденное право.
Я на слух уловила в словах Локка эту выпирающую заглавную «В», чей силуэт отбрасывал выпуклую тень, но пока не понимала ее значения.
– Нужно было начать с Врожденного права. Все-то я перепутал. – Локк стер капельки пота с верхней губы. – Оказывается, рассказывать истории не так просто, а? Итак, Врожденное право. В шестнадцать – семнадцать лет у некоторых детей в Ифринне может проявиться, м-м, необычная особенность. Поначалу они кажутся обычными задирами или просто обаятельными детишками. Но на самом деле они обладают очень редким талантом: способностью править. Подчинять людей, делать их волю податливой, как железо в кузнечном горне… и еще у них особенные глаза. Это последнее подтверждение.
