Разумеется, я ошибалась. Как небо не становится менее синим, сколько бы ты на него ни смотрел, так и лишенное воздуха и материи небытие в пространстве между мирами никогда не перестает ужасать.
Темнота проглотила меня, как пасть чудовища. Я качнулась вперед, падая и в то же время паря, потому что упасть можно тогда, когда есть верх и низ, а на Пороге есть только бесконечное черное ничто. Я почувствовала, как Бад коснулся меня, перебирая лапами пустоту, но никуда не двигаясь, и обняла его. Он не сводил с меня глаз. Мне подумалось: собаки, наверное, никогда не теряются в пограничном пространстве, потому что точно знают, куда идут.
На этот раз я тоже знала. Я почувствовала, как прижимается к груди папина книга, и пошла на запах смолы и соли, доносящийся из его родного мира, который был и моим. Я пошла к городу из белого камня.
Я все равно чувствовала, как голодная темнота пытается меня растерзать, но внутри меня расцвело что-то яркое и сияющее, наполнив меня до краев. Я была слабой, израненной – меня предавали и бросали, у меня в плече красовалась маленькая черная дырочка, а еще в левом бедре появилась какая-то новая боль, о которой я не хотела задумываться, – но я наконец стала собой и больше не боялась.
Пока не почувствовала, как меня за лодыжку хватает чья-то рука.
Я не думала, что он последует за мной. Проясню этот вопрос сразу: я не хотела, чтобы так вышло. Я была уверена: он останется в своем безопасном мирке и снова превратит мою Дверь в гору угля и золы. Я полагала, будто он с сожалением вздохнет и вычеркнет меня из своей мысленной учетной книги («Пограничное явление, предположительно, владеет магией, ценность не установлена»), а потом вернется к двум своим главным увлечениям: накоплению богатства и уничтожению Дверей. Но он этого не сделал.
Может, он и правда меня любил.
Кажется, в его глазах даже промелькнул отблеск этой любви, когда я повернулась к нему, – или, по крайней мере, собственническое, эгоистичное желание обладать. Но оно быстро скрылось под волной нарастающей ярости. Ничто не сравнится со злобой сильного, которому посмел противостоять слабый.
Он крепко вцепился в меня. В другой его руке по-прежнему блестел револьвер, и я увидела, как большой палец шевельнулся. На Пороге не существовали звуки, но я представила уже знакомый угрожающий щелчок. Нет, нет, нет… я почувствовала, как замедляюсь, теряю равновесие в черноте, как страх затмевает мою цель…
Но я забыла, что со мной Бад. Мой первый друг, драгоценный спутник, мой ужасный пес, никогда не рассматривавший список людей, которых нельзя кусать, как непреложную истину. Он изогнулся – желтые глаза засверкали бешеной радостью зверя, занятого любимым делом, – и вонзил зубы в запястье Локка.
Рот Локка раскрылся в беззвучном крике. Он отпустил меня и поплыл, проваливаясь в безграничную пустоту Порога. Его глаза стали совсем белыми и круглыми, как фарфоровые блюдца.
Он закрыл столько Дверей, но когда он в последний раз проходил через них? Как давно в последний раз видел Порог? Казалось, мистер Локк забыл свою ярость и цель, забыл о револьвере в руке. Теперь на его лице отражался лишь дикий ужас.
Он еще мог последовать за мной.
Но боялся. Боялся перемен и неопределенности, боялся самого Порога. Того, что ему неподвластно. Пограничных явлений.
У меня на глазах темнота начала понемногу отщипывать от него плоть. Исчезла правая кисть с револьвером, потом вся рука до плеча. Его глаза – властные, бледные глаза, которые обеспечили ему богатство и высокое положение, подчинили врагов, привлекли союзников и даже вылепили из маленькой упрямицы хорошую девочку, пусть и на время, – эти глаза были бессильны против темноты.
Я отвернулась. Это было непросто. Какая-то часть меня все еще хотела протянуть ему руку и спасти его; другая же хотела посмотреть, как он исчезнет по крупице, заплатив за все предательства и ложь. Но меня ждал родной мир, неизменный и надежный, как Полярная звезда, и я не могла пойти к нему, продолжая оглядываться на прошлое.
Мои босые ноги ступили на твердый теплый камень.
Не осталось ничего, кроме солнечного света и запаха моря.
Я открыла глаза на закате. Солнце, похожее на округлый красный уголек, тонуло в западном океане. Все вокруг, освещенное розовато-золотыми лучами, которые спросонья напомнили мне одеяло, подаренное отцом, казалось мягче. «Ах, папа, как же мне тебя не хватает».
Наверное, я действительно вздохнула, потому что рядом со мной тут же произошел небольшой взрыв – это Бад вскочил на ноги, будто вылетев из пушки. Он неловко приземлился на больную лапу, тявкнул и принялся виться возле меня, тыкаясь мордой в шею.
Я обняла его – по крайней мере, попыталась, но послушалась меня только правая рука. Левая просто трепыхнулась, как рыба на песке, и осталась лежать. Именно в это мгновение, когда я в легком смятении уставилась на упрямую руку, боль, которая до этого вежливо ждала своей очереди, откашлялась и заявила о себе.
«Проклятье», – совершенно обоснованно подумала я. Потом, через несколько ударов сердца, которые заставили меня прочувствовать все разорванные мышечные волокна в плече и дрожь в левом бедре, я пересмотрела свой вердикт:
– Черт подери.
Как ни странно, это даже немного помогло. В тринадцать лет мистер Локк запретил мне ругаться, когда услышал, как я говорю новому поваренку, чтобы не распускал свои чертовы руки. Сколько времени пройдет, прежде чем я перестану обнаруживать все новые и новые дурацкие правила, управлявшие моей жизнью? Я подумала, что для этого мне, наверное, придется нарушить их все. Это была довольно приятная мысль.
Но сколько времени пройдет, прежде чем я перестану вспоминать, как мистера Локка пожирает темнота? Эта мысль немного меня отрезвила.
Я поднялась на ноги – медленно, через боль, бормоча ругательства – и сунула «Десять тысяч дверей» под мышку. Далеко внизу раскинулся город. Как там я описала его в первый раз? Мир из соленой воды и камня. Покрытые побелкой каменные здания, складывавшиеся в замысловатые изгибы, не подернутые завесой угольного дыма. Роща из корабельных мачт и парусов возле берега. Все было на месте и почти не изменилось. (Теперь я начинаю задумываться о том, что, возможно, закрытие Дверей повлияло и на другие миры, а не только на мой.)
– Пойдем? – тихо спросила я Бада. Он побежал вперед по скалистому склону, уводя меня от каменной арки и потрепанной занавески, из-за которой я вышла, от запекшихся и подсохших на солнце кровавых пятен, вниз, к Городу Нин.
Когда мы вышли на мощеную улицу, стояли сумерки. Медовый свет ламп лился из окон, в воздухе у меня над головой проносились обрывки разговоров за ужином. Интонации звучали знакомо, плавно, вызывая в памяти говор отца. Немногочисленные прохожие тоже напоминали о Джулиане Сколлере: темная красноватая кожа, черные глаза, татуировки, обвивающие руки. Я привыкла считать отца необычным, эксцентричным, непохожим на остальных; теперь я поняла: он был обычным человеком, оказавшимся вдали от дома.
