Александр Иванович поправил пенал и зашагал по темной кладбищенской аллейке. На крестах и оградах призрачно блестела вечерняя роса. В пустых кронах деревьев ожесточенно дрались, кричали пронзительно вороны.
Он уже дошел до главных ворот, когда над самой головой мерно зарокотал двигатель и из-за верхушек кладбищенских тополей и лип медленно выплыло нечто продолговатое, темно-зеленое, в трупных пятнах коричневатого камуфляжа. Прозектор тут же спрятался за высоким гранитным памятником: ведь никто не мог дать гарантий, что экипаж патрульного вертолета, оснащенного пулеметами, ракетами и автоматическими пушками, не инфицирован страшным вирусом.
Вертолет, словно гигантская помойная муха, несколько минут кружил над темными зеленоглянцевыми кронами. Александр Иванович, стоявший под деревом, скользнул глазами по гравировке на граните могильного памятника. Под медальоном с полустершимся именем усопшего явственно проступала гравирока: «Мечтателю и идеалисту». Прозектору почему-то вспомнилось, как в студенческой юности он строил невероятные планы на будущее, как рассказывал о них родителям и как те тоже называли его «мечтателем».
Однако теперь, как ни странно, он был очень близок к реализации самых невероятных и дерзких планов. А уж ложиться под могильный памятник он точно не собирался, по крайней мере, в обозримом будущем.
Глава 27
– Лида, она наконец-то разродилась! – Склонившись над клеткой, Мефодий Николаевич с нескрываемым любопытством рассматривал шесть маленьких розоватых тел, копошащихся рядом со взрослой Rattus Pushtunus.
Крысята, родившиеся поздно ночью, выглядели совершенно беспомощными. Слепые, неуклюжие, они отталкивали друг друга острыми мордочками, силясь поскорей добраться до набухших сосков родительницы. Новорожденные грызуны тоненько пищали, неуверенно копошились на полу клетки, и было в этом копошении что-то домашнее и даже трогательное.
Лаборантка брезгливо взглянула на крысенышей и на всякий случай отошла подальше.
– Видеть их не могу… Брезентом каким-нибудь прикрыл бы, что ли… И вообще – где гарантия, что они не разбегутся?
– Пока что они еще не умеют бегать, только ползают, – справедливо напомнил биолог. – А вообще, я из террариума стеклянный куб принес, где когда-то твоя любимая игуана жила. Уже и вымыл, сейчас сушится. Туда их и заселю.
– Прямо какое-то реалити-шоу «За стеклом». – Лаборантка поджала губы; она явно не одобряла действий мужчины.
– А весь наш зоологический сад, по большому счету, и есть такое шоу, – парировал Суровцев. – И даже все наши звери давно уже не чисты душой! Пантеры изощряются в завлекательных позах, кабан аморален, хищные млекопитающие семейства псовых – волчины позорные… А твои любимые земноводные – так вообще гады ползучие. Такая вот тлетворная атмосфера.
– Зато они не переносят вирус агрессии, – парировала Лида, явно обиженная за любимых земноводных.
– Пока что у людей этого вируса куда больше, чем у крыс, – ученый выразительно взглянул за окно, где за вольерами темнели вышки с вооруженными охранниками. – Ладно. Обожду немного, когда крысеныши подрастут, одного препарирую, а за остальными буду внимательно наблюдать.
После бегства из дома Лидиного отца прошло четыре дня. Воскрешая в памяти все перипетии визита в пустынную квартиру, Мефодий Николаевич вновь и вновь благодарил судьбу за везение. Лишь невероятная цепочка счастливых случайностей спасла его и девушку от неминуемой смерти. Кто знает, чем бы закончилась та кошмарная история, если бы Лида не обратила внимание на странный шорох в ванной, если бы сам биолог не догадался сперва опрокинуть на пол холодильник, а затем сплести импровизированый шнур из портьеры, если бы в чайнике на кухонной плите не оказалось воды, которой Суровцев и плеснул в лицо маленькому чудовищу…
Однако судьба Лидиного отца по-прежнему оставалась загадкой. Несколько раз Мефодий Николаевич договаривался с милицией из охраны зоопарка, чтобы снова съездить к нему домой, однако в последний момент все срывалось: то у ментов не было горючего, то ожидалась какая-то внеплановая проверка. Девушка переживала происходящее молча, однако Суровцев прекрасно понимал: она явно на грани срыва. По всему было видно: ее «гайка» с резьбы сошла. И если тихонько не открутить ее назад, не снять с болта и не намазать машинным маслом, то сорвется она через несколько тугих оборотов.
Хуже всего было по вечерам. Усевшись у подоконника с чашкой чая, лаборантка неотрывно смотрела в окно, невпопад отвечая на вопросы. Мефодий Николаевич пытался ее развеселить и отвлечь, а однажды даже напоил медицинским спиртом, однако безрезультатно. На шутки девушка совершенно не реагировала, а алкоголь и вовсе вгонял ее в депрессию.
– Все образуется! – ласково убеждал ее Суровцев фразой, ставшей почти ритуальной.
– Неужели… и он? – отстраненно шептала девушка, вглядываясь сквозь окно в липкую темноту летней ночи.
Мефодий Николаевич понял: Лиду пока лучше не трогать вообще. Иначе только навредишь…
Тем временем Центральный зоопарк окончательно превратился в единственный оазис безопасности и здравого смысла среди объятого безумием Южного округа. И для Суровцева, и для его лаборантки мир сузился до территории в несколько квадратных километров. Что именно происходило там, снаружи, – оставалось только догадываться. Не было дня, чтобы за высоким бетонным забором не грохотали автоматные очереди, не стонали жертвы, а стекла административного корпуса не содрогались бы от вибрации взрывов. Были даже две или три попытки вооруженного проникновения на территорию зоопарка во время приезда продуктового грузовика, однако менты сработали четко, отразив нападения безжалостным пулеметным огнем. Не далее чем позавчера некий безумец попытался было перескочить через наполненный водой ров, но был подстрелен с вышки, после чего тут же утонул. Тело его всплыло лишь через сутки, и пока его не забагрили и не вытащили наружу, так и бултыхалось в грязной воде рва.
Ближе к вечеру, завершив все дела, Мефодий Николаевич осматривал прилегающий район посредством стационарной подзорной трубы, установленной у самого окна на треноге. Четвертый этаж, мощные линзы и режим ночного видения давали возможность увидеть картину ужаса и разрушения и в деталях, и в совокупности. И всякий раз он поражался, насколько стремительно ухудшается обстановка.
В соседней шестнадцатиэтажке уже больше половины квартирных окон зияло черными дырами. По ночам в пустых глазницах то и дело вспыхивали жутковатые багровые отблески – видимо, в брошенных квартирах скрывались вооруженные маньяки; жгли костры из обломков мебели, высматривали новые жертвы. И с каждым днем таких брошенных квартир становилось все больше и больше.
Небольшой вещевой рынок неподалеку от зоопарка, давно уже заброшенный, теперь напоминал декорации из страшной сказки: сгоревшие ларьки, перевернутые прилавки, кучи обугленного тряпья и полуобваленные ворота центрального входа, на которых периодически болтались висельники, пялясь остекленевшими глазами на улицу.
