Самое забавное, что Лера тоже была согласна с этим. Да, ей в этом доме, где она выросла и прожила всю свою жизнь, явно не место.
Ну, разве что она не была дочкой маньяка, но это уже детали.
Под ногой что-то жалобно звякнуло, и Лера, нагнувшись, заметила любимую бабушкину чашку, из которой та по утрам пила чай: фарфоровую, с золотым ободком.
Подняв ее, Лера убедилась: несмотря на всеобщий погром, чашка была цела и невредима, и даже ни малейшего скола нигде не было.
Вот что значит дореволюционное качество!
Пройдясь по комнатам, Лера собрала те немногие вещи, которые не были повреждены, и попыталась сложить их в чемодан, кем-то заботливо пробитый с обеих сторон.
Плюнув заниматься этим неблагодарным делом, тем более что стемнело, Лера, все еще сжимая в руках, словно талисман, бабушкину чашку, обвела взором уничтоженное домашнее гнездо.
Не было у нее дома. Не было у нее никого из близких. Ничего у нее не было.
Не было?
В сумочке у нее лежала более чем солидная сумма в долларах и так себе в рублях. Паспорт, с учетом последних событий, Лера тоже носила с собой в сумочке.
А что ей еще требовалось – и, самое важное, для чего?
Под ногой что-то зашелестело, и Лера заметила листок бумаги, на котором большим округлым Ларискиным почерком было выведено: «Список подозреваемых».
Стряхнув с него пыль и грязь, Лера аккуратно сложила его и вложила в паспорт.
Так, в самом деле, для чего?
И тут она бросилась на кухню, к столу, у которого кто-то выдрал три из четырех ножек. Пластиковая скатерть, с него снятая и кем-то исписанная похабными словами, валялась скомканной в углу.
Перевернув ее, Лариса заметила то, что искала.
Билет на скорый московский поезд, который бабушка при ней положила в особый кармашек под скатерть всего несколько дней назад – то есть, конечно, целую вечность.
И в другой вселенной.
Билет был цел и невредим, хотя и изрядно помят.
Расправив его на коленке, Лера, отказавшись от идеи что-то с собой брать, так как брать было нечего, вышла в коридор.
В руках у нее была только любимая бабушкина чашка.
Нет, милицию она вызывать не будет. Что это даст? Или спустят все на тормозах, или даже если и найдут виновников, то потерь это уже не компенсирует.
Это был ее дом. Был.
А теперь уже больше нет.
Выйдя из дверного проема квартиры в общий коридор, Лера вообще-то ожидала увидеть соседей, которые бы встретили ее осуждающим гомоном, обвинениями или даже издевательским хохотом.
Но в проходе никого не было, хотя Лера была уверена, что за ней наблюдают в дверные глазки.
– Можете не беспокоиться, дочери маньяка в этом доме не место. Потому что это больше не мой дом!
И неспешно спустилась вниз, а затем, не оборачиваясь, двинулась в сторону железнодорожного вокзала.
* * *
Там, в комнате ожидания, дав вахтерше «на лапу», Лера и переночевала, а с утра (благо что был понедельник), ведь скорый московский уходил только в половине двенадцатого, сбегала в ЦУМ и купила себе кое-что из одежды, косметики и теплых вещей.
А также большую, закрывавшую все лицо, шляпу и массивные солнцезащитные очки.
Отобранный у журналиста гонорар пригодился.
Московский скорый подали, как водится, без опозданий, и Лера, опустившись на нижнее сиденье в четырехместном купе, бросила взгляд на газету, лежавшую на противоположном сиденье: это был потрепанный выпуск лживого интервью в «Нашем городе», с ее фотографией на первой полосе.
А что, если ее узнают?
Лера натянула шляпу поглубже на лицо. Но ведь рано или поздно придется ее снять, не сможет же она в ней еще и спать?
Тут на перроне Лера заметила знакомую физиономию – так и есть, московский репортер. Как же его, Федор, кажется. Не то Дроздов, не то Голубев.
Ах нет, Крылов!
Отвернувшись (хотя столичный журналист явно не смотрел в ее сторону, а любезничал с массивной, сверкавшей золотыми коронками, проводницей), Лера снова уставилась на свое собственное изображение на первой странице газеты.
Появилась средних лет женщина, которая, улыбнувшись Лере, сказала:
– Ах, мы вместе поедем? Как хорошо! Главное, что человек вы милый, это сразу видно. А то ведь таких ужасов поначитаешься, в каждом начнешь видеть маньяка. Ну, или его дочку!
И, протянув Лере «Наш город», сказала:
– Если хотите, то читайте!
Поезд под патриотическую музыку тронулся в путь, и Лера, извинившись, выскочила из купе. Проскользнув мимо уже начавшей проверять билеты, раздавать белье и собирать деньги проводницы, Лера перешла на четыре вагона вперед и оказалась в вагоне категории СВ.
Пройдя мимо уже знакомой ей массивной проводницы, Лера узрела в одном из купе возлежащего в грязных ярко-желтых носках на чистой простыне журналиста Крылова и, отметив, что второе место в его купе было свободно, зашла туда и уселась напротив репортера.
Тот, посмотрев на нее, протянул:
– Милая барышня, нежели до самой Первопрестольной будем с вами ехать?
Лера сняла очки, и лицо журналиста передернулось:
– Вы меня убивать пришли? – сипло спросил он, а Лера ответила:
– Ну, как дочь маньяка я бы могла сказать, что да, но предпочту презентовать вам горькую правду: нет! – И добавила: – Вы же с проводницей в хороших отношениях? Почти что интимных?
Федор Крылов, ухмыльнувшись, ответил:
– Вам такие разговорчики по душе? Ну, крупные женщины, надо признать, моя тайная страсть…
Лера сказала:
– Ну, тогда дайте волю своей тайной страсти и сделайте так, чтобы крупная женщина, распоряжающаяся всем в нашем вагоне, позволила мне ехать вместе с вами!
Журналист хитро осклабился:
– А мне, ласточка моя, что с этого перепадет?
Его плотоядный взор уперся в грудь Леры, а та отрезала:
– Даже и не мечтайте. Потому что, если будете приставать, то голову оторву! Не забывайте, я же дочка маньяка.
Федор приуныл, а Лера подсластила горькую пилюлю:
– Если выбьете мне место, то расскажу вам все, как было на самом деле! Эксклюзивная история дочери маньяка, разве не круто?
Крылов, подскочив так, что сверкнули грязные пятки его носков, заявил:
– Уже иду вести сепаратные переговоры!
