– А насчет более чем весомого оклада мы еще поговорим, потому что уверена, что его, с учетом моих заслуг, можно сделать еще более весомым! – завершила она свой монолог, чем вызвала долгий приступ бурного веселья у всех, кроме Главного.
Кажется, он воспринял ее шутку всерьез.
Члены редакции и гости закружились в пестром хороводе, а Лера, все еще чувствуя себя неважно, решила, что пора вернуться домой и прилечь.
Похоже, стресс последних дней или даже недель и месяцев дал вдруг о себе знать.
Федор, отшив веселых девиц, в компании с которыми прибыл на редакционную вечеринку, заявил:
– И не думай отлеживаться дома! Поедем к врачу! Прямо сейчас!
Лера заявила:
– Ну уж нет. Ты празднуй, а я поеду домой и вздремну. Чувствую я себя уже намного лучше. Понимаю, ты носишься со мной как с писаной торбой, потому что я слишком ценна, чтобы вдруг выяснилось, что у меня рак в термальной стадии, но такого, уверяю тебя, не случится! У меня все в полном порядке…
И тут ее затошнило.
* * *
Федор Б. Крылов тотчас отвез Леру в частную клинику к знакомому профессору, и притихшая девушка, вдруг на самом деле перепугавшаяся, не возражала.
А что, если у нее действительно рак в термальной стадии?
Профессор, уложивший ее на жесткую холодную кушетку и задавший несколько вопросов, тут же, на месте, провел несколько тестов. И, позвав Федора, важно произнес:
– Что же, могу вас обрадовать, господа хорошие, вы скоро станете матерью и отцом!
И, переведя взгляд с разинувшего рот Федора на напрягшуюся, обхватившую себя руками Леру (явно принимая их за парочку), добавил:
– Вы беременны!
Ребенок был от Кирилла: он был и оставался единственным мужчиной, с которым Лера в своей восемнадцатилетней жизни спала.
Ребенок человека, который принял деятельное участие в том, чтобы разрушить ее жизнь. Убить ее отца и бабушку. Уничтожить ее прошлое, настоящее и будущее. Прогнать ее из города.
Да, под сердцем она носила его ребенка.
* * *
Всю обратную дорогу домой в такси Федор безостановочно болтал о том, как здорово завести ребеночка, уже принялся выбирать ему имя и строил планы относительно карьеры того, кто сидел в животе Леры.
Когда они вошли в квартиру и Лера стала снимать кроссовки, Федор, не отличавшийся вообще-то галантными манерами, по-джентльменски подал ей стул и назидательно сообщил:
– Тебе нельзя перенапрягаться! Ребеночку это вредно!
Лера, и не думая садиться, заявила, скидывая вторую кроссовку:
– Я не больна, а всего лишь беременна!
Федор снова вернулся к теме ребенка, к тому, как круто стать матерью и отцом, о том, что в ее жизни все изменится с появлением на свет малыша…
Лера, пройдя на кухню, вынула из холодильника бутылку пива и, открыв ее о стол (на то, как это делать, она насмотрелась у Федора), жадно припала к ней губами.
– Тебе нельзя, Лерочка! Ты же беременна!
Выпив в один присест полбутылки, Лера вытерла губы и, икнув, сказала:
– Да, как поется в этой идиотской песне: «…беременна, но это временно». И знаешь, Федяка, это ведь на самом деле так. Потому что я приняла решение. Это ребенок человека, которого я ненавижу. Передо мной в мои восемнадцать вдруг замаячили отличные карьерные перспективы. И главное, я не хочу становиться матерью. – Поставив бутылку на стол, она сказала: – Я решила сделать аборт.
* * *
Федор бушевал и вопил, как будто ребенок был его собственный. Будь это так, Лера бы еще поняла, но ведь это ребенок Кирилла.
Наконец, поняв, что решение Леры не изменить, Федор заявил:
– Ладно, ты когда-нибудь поймешь, что сделала ошибку. Возможно, даже самую большую ошибку в своей жизни, ласточка моя. Но будет поздно!
Лера на это только произнесла:
– Свою самую большую ошибку я сделала тогда, когда влюбилась в этого прохвоста. И развесила уши, поверив всему тому, что он мне наобещал. И кстати, ты сведешь меня с хорошим гинекологом или мне позаботиться об этом самой?
Федор продолжал обрабатывать ее и даже попытался тянуть время, все надеясь на то, что Лера или передумает, или срок для аборта будет слишком большой. Лера же, отлично помня не только дни, но даже часы, когда занималась любовью с Кириллом, давно все подсчитала.
Она не только укладывалась в сроки, но с лихвой могла еще позволить себе не торопиться. Однако она приняла решение – и хотела как можно быстрее претворить его в жизнь.
Ну, конечно, в смерть, но ведь ее жизнь в последнее время только и состояла из смертей.
Мама. Отец. Бабушка. Лариска.
Теперь ее ребенок от Кирилла.
Взяв с Федора слово, что он никому ничего не скажет, Лера желала одного: чтобы наконец-то смогла похоронить своих мертвецов.
Всех прочих она похоронила, остался еще один. Тот самый, который был далеко не мертв, который плавал в ее животе, крошечный и сморщенный, и жизнь которого, так и не успев начаться, должна была закончиться.
И на ее кладбище персональных воспоминаний появится еще одна могила.
* * *
Когда Федор во второй раз заявил, что консультацию у знакомого гинеколога опять перенесли, терпение Леры лопнуло.
– Все, спасибо, Федяка! Завтра я сделаю все сама!
Крылов, не на шутку перепугавшись и поняв, что Лера не шутит, быстренько позвонил куда надо и сообщил:
– Я все уладил. Завтра в семнадцать ноль-ноль!
Лера усмехнулась:
– А почему уж тогда не в двадцать три тридцать? Думаешь, что передумаю! Ни за что!
Всю ночь она не спала, в голову лезли воспоминания. Лера то и дело ворочалась, и ее мысли все время соскальзывали на то существо, которое в ее животе ворочалось вместе с ней.
Оно же ни в чем не виновато.
А она виновата? Отец? Бабушка? Лариска?
Когда она в очередной раз прошлепала на кухню (в тапочках: привычку ходить без оных у нее как рукой сняло), вслед за ней из своей комнаты выполз взъерошенный, с заплаканными глазами Федор Б. Крылов.
– Лера, а Лера… – протянул он и вдруг заплакал.
Девушка утешала его, и когда ведущее перо отечественной журналистики постепенно пришел в себя, то сказал:
– Лера, а что, если ты его выносишь и отдашь мне?
– Что?
Лера с силой оттолкнула от себя Федора.
– Ты что несешь, Крылов? Ты что, пьян?
Журналист шмыгнул носом.
