– За-мол-чи! – икнув, потребовал Бокий. – От греха! И – вон из Москвы. Анатолий Петрович, помнишь, я тебе записку присылал о топографической экспедиции? Ну от которой ни слуху, ни духу нет? Где они пропали, напомни?
– В Казахской АССР. – Ардов, поворошив бумаги на столе, взял один из листков. – Остров, остров… Вот ведь название, язык сломаешь… Барсакельмес. Туда они отплыли, а обратно не вернулись.
– Остров? – изумилась Павла. – Откуда? Там же степи.
– Я тебя удивлю, Веретенникова, но там еще и море есть, – не без сарказма произнес Бокий. – Аральским называется. И ты вскоре его увидишь!
– Уже, – не без ехидцы произнесла сотрудница отдела. – Если вы забыли, то я в Узбекистане немало времени провела, а Аральское море с ним граничит.
– Очень хорошо, – одобрил ее слова Бокий. – Тогда ты вернешься на те брега, где некогда была счастлива. Изыди, чума болотная! Брысь из столицы!
Умом Павла понимала, что и Глеб Иванович, и Ардов о ней в первую очередь пекутся. Они выводят ее из-под удара, выгадывая время. Ягода неминуемо добьется успеха в операции, после чего немедленно составит победную реляцию, в которой наверняка (пусть и без его ведома) будет фигурировать фамилия Веретенниковой, причем на законных основаниях. Бокий на такие проделки мастак, это хорошо известно. Генрих Григорьевич может быть сколько угодно мстительным, но он не дурак, и в данной ситуации не станет поднимать волну, поскольку арест участника операции, только что и успешно проведенной лично им, вызовет слишком много вопросов. К тому же Менжинский, хорошо знакомый с Павлой, раньше или позже вернется из Донбасса, и у него тоже могут возникнуть вопросы по существу дела. Поставь Ягода ее к стенке прямо сейчас – и тогда, скорее всего, ее расстрел может сойти ему с рук. Если человека, пусть даже хорошего, уже нет, разбираться в причинах его смерти не станет никто, времени на живых не хватает. Но это если прямо сейчас. А потом – вот уж нет!
Хотя ухо теперь надо держать востро, злопамятность Генриха Григорьевича хорошо известна всем, кто имеет отношение к аппарату ОГПУ.
Мимо Павлы, размышлявшей о превратностях судьбы, постукивая колесами по рельсам, двигался очередной эшелон, битком набитый молодыми ребятами, следовавшими, судя по транспаранту, закрепленному на паровозе, прямиком на ДнепроГЭС. Из открытых дверей почти каждого вагона слышалось разухабистое кряканье гармошек, уханье танцующих парней и веселое пение девчат:
«После Смольного, счастья вольного,
Развернулась рабочая грудь,
Порешили мы вместе с Сенькою
На знакомый завод заглянуть».
– «Кирпичики» поют, – вздохнул рядом с Павлой Артем Синицын, один из двух оперативников, приданных ей Ардовым для помощи в выполнении задания. Впрочем, Павла подозревала, что им было дано отдельное распоряжение насчет нее. Мол, если кое-кто надумает обратно в столицу вернуться, то держать и не пущщать. Хотя ей было совершенно непонятно, как эти два безобидных котенка смогут подобное поручение выполнить. Она их обоих одной левой схомутает и даже не запыхается. – Весело им!
– А вон там – «Наш паровоз», – поддержал его Толя Ликман. – Эх, Тема, сейчас бы все бросил – и с ними! Вот же жизнь у ребят! Они историю едут творить своими руками! Будущее!
Нельзя сказать, чтобы Павла не понимала этих мальчишек. Нет, непосредственно ее романтика больших строек не прельщала совершенно, она выбрала свой путь в новой жизни довольно давно, в морозном январе 1918 года, и сворачивать с него не собиралась. Да, она прекрасно понимала, что работа в отделе всегда и для всех заканчивается одинаково, разница если и есть, то только в том, как именно ты будешь похоронен – с почестями или без. Ну и будешь ли похоронен вообще?
Но эти двое – они совсем щенки. Синицын в отделе года не проработал, Ликман и того меньше. Они уже поняли, куда именно попали, кое-что повидали, кое-что попробовали на зуб, взяли свои первые жизни людей и нелюдей, но все равно внутри остались восторженными мальчишками, у которых безмятежное счастье сопричастности к великим делам внутри плещется.
И как раз в этот момент Павла поняла, что Ардов эту парочку ей придал с совершенно с другой целью. Эти мальчишки не кандалы на ее руках, а якорь. Хитрый начальник отдела знал, что теперь-то она, не выполнив задание, в Москву не вернется. Почему? Просто Синицын с Ликманом приказ никогда не нарушат, отправятся в Казахскую АССР, не посмотрев на то, что командир группы куда-то сбежала, и там наверняка сгинут, потому что мало что знают, а умеют и того меньше.
При таких раскладах она, конечно же, их не бросит. Да, доброты и отзывчивости в ней давно не водится, но то, что за боевого товарища надо и в огонь, и в воду лезть беспрекословно, помнит отлично.
– Все так, Толя, – подтвердила Павла, доставая из кармана пачку папирос «Наша Маруся». Ей нравилась эта марка, вот только продавалась она исключительно в Сибири и Средней Азии, в Москве ее было не сыскать. Но с тем количеством связей, что имелись у Веретенниковой, на этот счет можно было не переживать, потому время от времени ей передавали с оказией десяток-другой пачек, и в придачу копченого омуля или корзину с ароматными фруктами. Это варьировалось от того, из какого именно уголка Родины пожаловал гонец. – Но завидовать не надо. Просто у нас своя задача, не менее важная. Мы копаемся в прошлом для того, чтобы вот у этих ребят имелась возможность создавать будущее. Угощайтесь папиросами, братцы, не стесняйтесь, перекурим и пойдем в купе. Есть у меня такое предчувствие, что поезд вот-вот тронется.
И оно Павлу не не обмануло. Кстати, купе им досталось отличное, в нем только они втроем ехали. Спасибо Бокию, постарался. Собственно, на весь немаленький состав только один вагон с такими комфортными купе и имелся, остальные были еще дореволюционные, общие, с деревянными лавками на которых и сидеть не сильно удобно, и лежать тоже. Впрочем, пассажиров это не смущало, большинство из них хорошо помнило события десяти-двенадцатилетней давности, когда за счастье было вообще в вагон влезть, и в нем целыми да здоровыми до нужного места доехать.
Помимо оперативников отдела в особом вагоне путешествовали еще несколько совработников, которые практически не покидали своего купе, три краскома с женами, следовавшие к новому месту службы, и десяток свеженьких выпускников высшей пограничной школы, направлявшиеся к китайской границе, которые с самой Москвы безостановочно праздновали окончание учебы. Впрочем, никаких безобразий ребята себе не позволяли, и меру знали. Мало того, с одним из пограничников Павла оказалась знакома еще с тех времен, когда сама моталась по Средней Азии. Этот русоволосый паренек по имени Алексей входил в состав мангруппы, которая гонялась за на редкость ловким и хитрым Гурджа-беем, изрядно наследившим на территориях, недавно вошедших в состав РСФСР. Основной отряд этого воина песков разгромили регулярные части Красной Армии, но сам Гурджа-бей с десятком ближников сумел выбраться из капкана, и теперь собирался ускользнуть в Афганистан с тем, чтобы набрать новых людей, вернуться обратно и продолжить борьбу с красными шайтанами. Непосредственно басмач Павле был неинтересен, но с ним за компанию по пескам моталась некая Фархунда-кемпир, которая, по слухам, обеспечивала удачу своему спутнику, уводя его от погонь, и насылая на преследователей все беды, присущие пустыням. Попутно она с огромной охотой сцеживала кровь у попавшихся в лапы басмачей красноармейцев и просто сочувствовавших новой власти людей. Те, кому повезло уцелеть, говорили, что она заставляет ту кровь гореть, а в пламени, дескать, то и дело появляется лик шайтана!
