Возможно, прошло больше времени, чем мне казалось, потому что лицо Эстибалис внезапно очутилось прямо передо мной. Обеспокоенно глядя мне в глаза, она подняла мою безжизненную руку, лежащую поверх фотографии мертвых детей. Видимо, я рефлекторно закрыл ладонью фото, да так и сидел, не в силах шевельнуться, застыв в неподвижности, как вся моя жизнь на той дороге среди равнодушно шумящих прямых сосен.
– Кракен, с тобой всё в порядке? Может, на сегодня достаточно?
– Мне бы… мне бы глоток воды и немного проветриться, – сказал я, резко поднялся и вышел из кабинета.
Через некоторое время вернулся, немного успокоившись. Я знал, что Эстибалис никогда никому не расскажет о моих причудах.
– Итак, давай сосредоточимся на содержании доклада, – пробормотал я. Эсти молча кивнула.
Пробежав глазами бумаги, я посмотрел на нее в некоторой растерянности.
– Что такое? – спросила она.
– Непорядок с отчетом по одной из последних жертв: девочке пятнадцати лет. В отчете о визуальном осмотре места преступления говорится о следах спермы и возможности сексуального насилия, или по крайней мере сексуального контакта незадолго до смерти. Все должно было подтвердиться при вскрытии. Однако отчета о вскрытии я не нахожу.
Эсти быстро посмотрела на меня, поискала среди бумаг и отрицательно покачала головой. У нее отчета тоже не было.
– Почему из восьми убийств не хватает единственного отчета о вскрытии – по пятнадцатилетней девочке?
«Совсем юная, сказал Тасио», – вспомнил я.
Все это обескураживало… Я и понятия не имел, что какое-либо из преступлений двадцатилетней давности имеет сексуальный мотив, пресса ни разу такого не упоминала. Об этом нигде никогда не сообщалось.
Кто из своих мог украсть результаты вскрытия, чтобы никто не узнал, что на самом деле произошло с девочкой?
Я посмотрел на свою напарницу, она ответила выразительным взглядом.
Настал момент лично познакомиться с Игнасио Ортисом де Сарате, неподкупным полицейским, сдавшим своего брата.
На рассвете я надел кроссовки и отправился на пробежку. Витория была тиха и безлюдна, словно старательно делая вид, что непричастна к преступлениям, осквернившим ее улицы. Я изменил обычный маршрут – мне не хотелось встречаться с… вообще ни с кем. Пробежал по бульвару Гастейс, параллельно трамвайным путям, и свернул на улицу Басоа. Затем миновал Серкас Бахас и наконец ее увидел.
Мне не хотелось останавливаться. Только не в этот день, когда я чувствовал себя таким униженным.
Я ускорил бег и посмотрел в другую сторону, но столкнулся с ней около башни Доньи Очанды. Она окликнула меня первая:
– Исмаил…
– Бланка… – только и сказал я, направившись своей дорогой.
Так установились рамки наших двойных отношений. Днем – инспектор Айяла и заместитель комиссара Диас де Сальватьерра.
Рано утром – Бланка и Исмаил.
6. Улица Дато, 2
29 июля, пятница
«Что общего между этими последними смертями? Смотри в корень, исследуй психологию жертв, # Кракен».
Таков был твит, который я прочитал в пятницу за завтраком. Аккаунт Тасио за последние несколько часов пополнился тридцатью тысячами новых подписчиков, и #Кракен превратился в один из трендов этого дня. Мой темный ментор не желал терять влияния на средства массовой информации и был настолько самонадеян, что пытался влиять даже на меня во время расследования.
Однако в эту пятницу героем дня был не Тасио, а его брат Игнасио.
К сожалению, вскоре после того, как Тасио оказался за решеткой, он покинул свою службу в полиции. До тех пор героем СМИ был его брат-близнец. Но именно та фотография, сделанная предательски и опубликованная на первой странице «Диарио Алавес» двадцать лет назад, превратила его в героя, достойного всеобщего восхищения.
Игнасио сам явился в тот день в суд делать заявление. Выражение его лица было скорбно; он даже смахнул якобы набежавшую слезу, сжав челюсти и всем своим – показывая, что для него это худший момент жизни. Эта сдержанная решимость человека, способного донести на брата, оказавшегося серийным убийцей, всех нас тогда потрясла.
Что послужило поводом – об этом полиция не спросила. Если самый близкий и дорогой человек оказался убийцей, донесешь на него или будешь покрывать его злодеяния? А если бы мой дед оказался палачом и садистом времен гражданской войны? Во время учебы в академии Аркауте
[18] я изучал доклады об аргентинцах, потомках немцев, которые в ужасе обнаружили, что их деды были нацистами, военными преступниками. Как примирить в себе два этих образа, две несовпадающие реальности? Сможешь ли ты снова обнимать дедушку, нежно целовать в лоб, смотреть в глаза? Сдашь ли ты такого родственника? Перестанешь ли с ним общаться, любить человека, который тебя растил, который в течение всей твоей жизни давал тебе столько любви и нежности?
После этого события Игнасио возглавил целую серию разоблачительных передач, столь модных в конце девяностых. Он был строг и последователен, оставался вдали от желтизны других каналов и заработал хорошую репутацию. Затем исчез с экранов. Говорили, что денег, заплаченных ему за эти передачи, хватит на то, чтобы не работать всю оставшуюся жизнь. В Витории его приглашали участвовать во всех мероприятиях, связанных с городом. Как правило, приглашение он принимал, неизменно корректный, полностью соответствующий своей роли. Но последнее время следы его затерялись, и когда Эстибалис позвонила мне утром, чтобы сообщить о предстоящем визите, я, не раздумывая, согласился.
Мы с Эстибалис добрались на машине до бульвара Гастейс, каким-то необъяснимым чудом припарковались перед треугольным зданием суда и направились в ресторан «Сальдиаран», единственное заведение в городе, имевшее мишленовские звезды.
Благодаря любезности Панкорбо моя коллега раздобыла телефон Игнасио Ортиса де Сарате, и мы условились встретиться у него дома на улице Дато двумя часами позже. Но меня от природы отличает болезненное любопытство, на что наложила также отпечаток профессиональная деформация, и отказаться от гастрономического приключения, да еще в компании самого Игнасио, было выше моих сил. Дни Slow Food Araba
[19] начинались в одиннадцать утра, и мы с Эстибалис оделись чуть более формально, чем обычно, чтобы соответствовать духу этого заведения. На Эсти было коктейльное платье, такое же алое, как и ее волосы, на мне – узкий темно-синий костюм.
Мы вошли в стеклянные двери этого гастрономического храма и двинулись по коридору, отделанному деревянными панелями. Зал ресторана был переполнен. Сотни телефонных экранов, поднятых над головами, отбрасывали вспышки, напоминающие фейерверк на празднике Доностии.
