Но только не он, наш местный герой, который был для нас больше чем идол: мы ему подражали. Медийный археолог, неизменный участник телешоу с рекордным количеством показов в каждом эфире, автор таинственных книг по истории, чьи тиражи расхватывали в считаные недели, Тасио был самым харизматичным и неотразимым человеком, рожденным в Витории за последние десятилетия. Умный, красивый, мужественный, по единодушному мнению всех женщин. Кроме того, у него был двойник.
Да, самый настоящий двойник.
Двое на выбор: у Тасио был брат, однояйцевый близнец, точная его копия – даже ногти стриг так же. Не отличишь. Оптимист, как и Тасио, из хорошей семьи, весельчак, гуляка, образован, хорошо воспитан… Им сравнялось всего двадцать четыре года, а у ног их была уже вся Витория. Их ждало будущее не просто блестящее, а звездное, стратосферное.
Игнасио, его брат-близнец, встал на путь защиты закона: в тяжелые годы он сделался полицейским, к тому же был самым крутым и дельным парнем в нашем подразделении. Никто не ожидал, что история замкнется на этих двух братьях и все кончится так, как кончилось. Всё, повторяю, всё было слишком чудовищным и жестоким.
Один из братьев нашел неопровержимые доказательства того, что его брат-близнец – наиболее преследуемый серийный убийца во всем демократическом мире, и ему самому пришлось отдать приказ о задержании, при том что до последнего момента братья были нераздельны, как сиамские близнецы… Игнасио стал человеком года, всеми почитаемым героем, который лично арестовал опаснейшего преступника и сделал то, на что способны немногие: выдал собственную кровь, посадил за решетку собственную жизнь.
Но вот что меня беспокоило: как «Диарио Алавес», так и «Коррео Виториано» – две наши местные газеты, непримиримые соперники – в эти дни наперебой писали о том, что Тасио Ортис де Сарате через пару недель временно выйдет на свободу: после двадцати лет тюремного заключения его ожидает свобода. И сейчас, именно сейчас город с самым низким уровнем преступности на севере страны внезапно потрясен двумя убийствами, которые обрушат мрачную статистику преступлений…
Я покачал головой, словно стараясь отпугнуть призраков. Выводы следовало отложить до лучших времен и сосредоточиться на том, что нас ждет впереди.
Мы вошли в недавно отреставрированную часовню, и мне действительно пришлось наклонить голову – такими низкими были потолки. Внутри пахло свежей древесиной. Я осторожно ступал по плиткам из серого камня. После безупречной машинной полировки XXI века они выглядели совсем новыми, и жаль было пачкать их уличной обувью. Две толстые колонны перед нами выдерживали, как могли, истинный вес старого собора – тяжесть веков, которая наваливалась на них всей своей громадой.
Увидев два неподвижно лежащих тела, я почувствовал болезненный спазм в желудке. Но сдержался.
С усилием, но сдержался.
Криминалисты в белых скафандрах и мягких башмаках заканчивали осматривать картину преступления. Они установили несколько прожекторов, освещающих темную часовню; кажется, фотографы уже сделали свое дело, потому что на полу я увидел несколько метрических контуров. Эстибалис попросила эскиз сцены и, не спеша осмотрев его, протянула мне.
– Только не говори, что им по двадцать лет, Эсти, – взмолился я.
«Любой другой возраст, только не двадцать лет».
Жертвам предыдущего серийного убийцы было по пятнадцать. Четыре пары, девочки и мальчики, юноши и девушки, обнаженные, и каждый ласково прижимал ладонь к щеке другого в преисполненном нежности жесте, который никто не мог объяснить, особенно после того, как выяснилось, что ни в одном из случаев жертвы даже не были знакомы друг с другом. Зато все четверо – с двойными фамилиями, типичными для уроженцев Алавы: Лопес де Арментия, Фернандес де Ретана, Руис де Аркаут, Гарсиа де Викунья, Мартинес де Геренью…
В дольмене Ведьмина Лачуга, в одном из городков Алавы под названием Эльвильяр, обнаружили безжизненные тела новорожденных. Немногим позже на кельтском урочище Ла-Ойя в Лагуардии
[6] были найдены мальчик и девочка пяти лет. Руки, утешающие друг друга, взгляд, затерянный в небесах…
В соляной долине Аньяна, где еще во времена римлян процветала добыча соли, обнаружили тела мальчика и девочки десяти лет. Когда волна убийств докатилась до Витории и возле Средневековой стены были найдены трупы пятнадцатилетних подростков, общий психоз дошел до такой степени, что мы, молодежь двадцати лет, не выходили из дома, играя в мус
[7] с бабушками и дедушками. Никто не отваживался разгуливать по Витории поодиночке. Складывалось впечатление, что возраст жертв увеличивался в соответствии с хронологией нашей земли. Все очень хронологично, все так, как нравилось Тасио.
Потом его поймали. Инспектор Игнасио Ортис де Сарате приказал задержать Тасио Ортиса де Сарате, самого известного и любимого археолога страны. Его судили, признали виновным в совершении восьми убийств и посадили в тюрьму.
Урожай убитых виторианских детей прекратился.
Голос напарницы вернул меня в настоящее.
Судебный эксперт, доктор Гевара, худая пятидесятилетняя женщина с выпуклыми нарумяненными скулами, вполголоса болтала с судьей Олано, пожилым, грузным и коротконогим человеком с широкой спиной, который слушал ее, поставив одну ногу в направлении двери, словно желая побыстрее сбежать из этого места. Мы старались их не отвлекать: поглощенные беседой, они явно не желали, чтобы кто-то их прерывал.
– Личность убитых пока не установлена, – вполголоса сообщила мне Эстибалис. – Проверяем сводки о пропавших. С виду и парню, и девушке около двадцати. Ты думаешь о том же, что и я, верно, Кракен?
Иногда она называла меня детским прозвищем – одна из дружеских привычек, не исчезнувших со временем.
– Неужели это то, о чем я думаю? Быть такого не может, – прошептал я, держась за подбородок.
– Тем не менее это так.
– Пока неизвестно, – перебил я ее в некотором раздражении.
Она промолчала.
– Пока ничего не известно, – повторил я, отчасти чтобы убедить себя самого. – Давай займемся тем, что имеем. Потом в кабинете на трезвую голову все это подробно обсудим.
– Договорились. Что ты видишь?
Я приблизился к телам жертв, уперся руками в колени и пробормотал свое обычное заклинание:
«Здесь заканчивается твоя охота и начинается моя».
– Три эгускилора
[8], три цветка солнца, – сказал я наконец. – Кто-то положил их между головами убитых и по обе стороны ног. Не понимаю их значение в этой сцене.
