– Спасибо за уточнение, – ответила Эстибалис, хотя я был уверен, что она когда-либо раньше об этом знала. – Нам рассказывали также про вашу коллекцию хирургических инструментов.
– Разумеется: скальпели, ланцеты, металлические шприцы… У меня есть экземпляры из Помпеи, времен Средневековья, Первой и Второй мировых войн, копия гравюры египетских инструментов из храма в Ком-Омбо…
Он открыл правый ящик солидного орехового стола и надел синие хирургические перчатки. Затем достал маленький скальпель с перламутровой ручкой и продемонстрировал нам его с таким видом, словно у него в руках был слиток золота.
– Некоторые инструменты все еще хранят следы крови, что очень повышает их стоимость на антикварном рынке. Вообразите только: кровь человека XIX века! Меня такие вещи завораживают.
Эстибалис бросила на меня усталый взгляд. Я ее неплохо знал: видимо, она устала от зловещих речей оптика.
– Поговорим о вашей дочери, – перебил я.
– Да, – безразлично ответил он. – Я об этом уже позаботился.
– О чем позаботились?
– Привел все в порядок. Пойдемте к ней в комнату. Ведь именно так поступает полиция, собирая информацию о жертве, верно?
Мы вновь молча проследовали за ним по длинному коридору. Антонио так и не снял синие латексные перчатки, словно привык носить их в течение длительного времени. Я заметил, что дверь в ванную приоткрыта. Затем он остановился перед парой одинаковых дверей. Эстибалис сделала попытку открыть одну из них, но Антонио удержал ее рукой в перчатке.
– Нет, сюда не надо! – Он повысил голос. Впервые с момента, как мы зашли в его квартиру, он выразил хоть какие-то чувства. – Дочь жила в соседней комнате.
«Как быстро он смирился с этим жила, – отметил я в своем мысленном списке. – Обычно родителям требуется не один день, чтобы поправить время и начать говорить в прошедшем, рассуждая о своих погибших детях».
Антонио распахнул дверь. Мы увидели матрас без простынь и одеял, пустые стеллажи вдоль стен, распахнутые дверцы платяного шкафа с пустыми вешалками. Образ запустения. Не знаю почему, но волосы у меня на затылке встали дыбом, а по спине пробежал холодок, будто старуха с косой только что прошла у меня за спиной, убедившись, что завершила свою работу.
– А личные вещи? – выдавил я из себя профессиональным тоном.
– Они ей больше не нужны. Это же очевидно, – ответил папаша, пожав плечами. – В будущем я собираюсь эту комнату отремонтировать, убрать полки и заказать витрины, чтобы перенести сюда коллекцию глаз.
– Ладно, – сказала Эстибалис сквозь зубы. – Перейдем к вопросам. Вы не в курсе, знала ли ваша дочь некоего Алехандро Переса де Аррилусеа? Это имя парня, чье тело лежало с ней рядом, когда мы обнаружили преступление.
Прежде чем покинуть участок и направиться в оптику, моя напарница внимательно изучила краткий отчет заместителя комиссара Сальватьерры.
– Понятия не имею. У вас есть дети?
Мы оба отрицательно покачали головой впрочем, мой жест был не очень уверенным.
– И не заводите, – категорично ответил он.
– Ваше мнение чересчур радикально, однако оставим это при себе, – не удержался я, стараясь по возможности сохранять спокойствие.
– Совет доброжелателя. – Он снял перчатки и сунул их в задний карман брюк. – Видите ли, если у вас появятся дети, ваш центр тяжести сместится, ваши приоритеты вывернутся наизнанку, как носок; годы уйдут на то, чтобы отдавать им все лучшее, на что вы способны. Затем это существо вырастет, вы посмотрите друг другу в глаза и обнаружите, что вы – двое незнакомцев, которые даже не догадываются, что происходит в голове друг у друга, и не подозревают, какой вред они способны друг другу нанести. Тут никакие ланцеты не нужны: нескольких слов достаточно, чтобы разнести вдребезги двадцать лет доверия.
– Вы имеете в виду решение вашей дочери перейти к матери и ее новому партнеру? Вы сомневаетесь в отцовстве и по этой причине так болезненно воспринимаете отношения с дочерью?
– К чему эти вопросы, если вы и так все знаете?
– Нам бы хотелось услышать вашу версию, – примирительно сказал я.
– У меня нет никакой версии. У меня есть только пустая комната, которую мне не терпится переделать как можно скорее, если вы будете так любезны и оставите меня в покое.
– Поймите, мы всего лишь выполняем свою работу. Вы же не станете возражать, если мы задержим того, кто сделал это с вашей дочерью?
– Честно сказать, мои приоритеты меняются прямо сейчас. Настаиваю: не могли бы вы меня оставить? Сегодня непростой день, а я только начал заниматься делами. Как глава семьи, я должен организовать все практические вопросы, которые повлекла за собой кончина моей дочери.
– Разумеется, мы уже уходим. Можно я зайду в туалет? – поспешил я.
– А у вас нет другого места, чтобы?..
– Это минута, – перебил его я. – Дверь напротив, не так ли?
Я покинул разоренную комнату, не дожидаясь, пока он выпроводит меня пинками.
Закрыл за собой защелку и осмотрел пол. Проходя по коридору, мне показалось, что я заметил что-то среди теней, которые окутывали ванную.
Я присел на корточки, достал из внутреннего кармана пиджака мою собственную резиновую перчатку и поднял с пола моток изоленты.
– А ты что здесь делаешь? – пробормотал я про себя, осматривая возможную улику.
У меня был шанс захватить ее с собой и сообщить о находке оптику, но я подумал, что, несмотря на нежелание беседовать о своей дочери, он еще может дать нам какую-то информацию. Не стоило сообщать о находке раньше времени. Я мог бы забрать моток с собой, ничего не сказав, но если Антонио использовал его в тот миг, когда мы позвонили в дверь, и поспешно закинул в ванную, он бросится его искать, как только Эстибалис и я покинем его дом, а мне бы хотелось, чтобы он продолжил свое занятие и довел его до конца.
Я осторожно отрезал пять сантиметров ленты, положил кусочек в пластиковый пакет для улик, нажал на слив, открыл и закрыл кран умывальника, и как можно скорее покинул ванную.
Оптик и Эсти поджидали меня на пороге квартиры перед открытой дверью. Лица у обоих были напряжены.
– Большое спасибо, Антонио. Если найдется что-то, о чем вы хотели бы мне сообщить, смело обращайтесь. Где нас найти, вы знаете, – сказал я, вновь протягивая ему руку.
– Знаю, знаю. А сейчас с вашего позволения… – Он пригладил обильные седые усы с видом плохо скрываемого нетерпения.
Мы молча вошли в лифт, в зеркале наши взгляды встретились.
– Это он, – уверенно шепнула Эсти.
– Этого мы не знаем.
– Но это ненормальное поведение, – настаивала она, складывая на груди руки.
– Всего-навсего стадия отрицания. Первая фаза переживания боли, какой бы странной она ни казалась. Ты это тысячу раз видела на занятиях; к тому же есть целая гора литературы с описанием случаев, похожих на тот, который мы только что наблюдали.
