– Вы должны назвать имя своего приятеля, чтобы мы могли проверить эту информацию.
– Пожалуйста, когда угодно. Он не любит говорить на эту тему – вы же знаете, как мы, мужики, устроены… Сейчас он в разводе: он и его жена не вынесли утраты ребенка.
– Предположим, я вам поверю, – продолжил я. – В первую очередь мне от вас необходимо надежное алиби. Где вы были двадцать четвертого июля? Парень вашей дочери утверждает, что в последний раз говорил с ней примерно в час дня.
– Я был со своей старой компанией блуз. Мы приготовили обед, поели, немного выпили, поиграли в бриску
[36] и около восьми вечера отправились прогуляться по городу.
– Можете составить список всех людей, которые были с вами в тот день? Это крайне важные сведения, от них зависит, задержим мы вас или отпустим домой.
– Дайте мне ручку, и покончим с этим как можно скорее. Завтра похороны дочери. Никто не должен знать, что меня задержали. Вы же знаете наш город.
Я наблюдал за оптиком, стараясь проникнуть в его мысли благодаря тем немногим сведениям, которые сообщал язык тела. Но не заметил и следа уловок или хитрости. Он наверняка не думал о том, что задержан официально; он пребывал в другом мире, его волновали другие заботы. Тот факт, что полиция его подозревает, не слишком его волновал. В нем чувствовалась сбивающая с толку уверенность, что мы не призна́ем его убийцей.
В этот момент вошла Эстибалис. Она бросила на меня хорошо мне знакомый быстрый взгляд, я извинился и покинул кабинет.
– Комиссар в ярости. Он хочет нас видеть, – шепнула она мне на ухо, словно подозреваемый мог нас услышать.
– Прямо сейчас, в разгар допроса? – уточнил я.
– Срочно!
Мы поднялись на третий этаж. Из кабинета начальства открывались лучшие виды на город. Нас ожидали комиссар Медина и его заместитель. Оба мрачнее тучи. Я не понимал, что означает выражение их лиц.
– Можно узнать, какого черта вы допрашиваете этого Антонио Фернандеса де Бетоньо? – обратился комиссар ко мне.
– Это наша работа, сеньор. Сегодня утром к нам явился парень погибшей и выразил свои опасения, что ее отец виновен в совершении убийств. Мы с инспектором Гауной отправились к нему домой и выслушали его версию происшествия, а главное, заметили странное поведение. Подозрения парня подтвердились. Затем мы отправились следом за ним на городскую свалку, где он пытался отделаться от личных вещей убитой дочери, а также внушительного количества газетных вырезок, где сообщалось об убийствах двадцатилетней давности.
– И это делает его виновным? Да вы спятили! – Комиссар поморщился, расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук.
– Мы всего лишь хотим проверить его алиби: он утверждает, что начиная с полудня и до самой ночи был с компанией блуз-ветеранов. Как только он назовет имена…
– Разумеется, он был у нас дома! Это один из моих ближайших друзей; мы не разлучались с того момента, как он вошел в кухню и мы повязали фартуки, чтобы запечь морского окуня. Пожалуйста, немедленно отпустите его и будьте повежливее! Этот человек не заслуживает тех испытаний, которым вы его подвергли; не прошло и нескольких часов, как мы сообщили ему о похоронах Энары, его дочери. Безусловно, я за инициативу, но прошу вас, воздержитесь от подобных ошибок и займитесь подозреваемыми, которые действительно стоят нашего внимания. И прекратите дергать семьи погибших! Мы не имеем права совершать подобные ошибки. Мы под прицелом международной прессы, любой промах мгновенно украсит обложки в половине стран мира. Наш коммуникативный отдел осаждают «Ле Монд», «Вашингтон пост» и даже австралийский «Санди телеграф». Мне нужны реальные успехи, инспекторы, а не такие ляпы, как сегодня. Можете идти.
Мы молча покинули его кабинет. Эсти взглянула на меня с отчаянием.
– Пойду сообщу оптику, что он свободен и может идти домой.
Я кивнул.
– Инспектор Айяла, проводите меня в мой кабинет, – обратилась ко мне заместитель комиссара Сальватьерра, которая вышла следом за нами.
Я зашагал по коридорам следом за ней, не проронив ни слова. Мне казалось, что все смотрят на меня косо: офицеры, другие инспекторы… Я чувствовал себя золотой рыбкой в аквариуме. Диковинной зверюшкой, от которой невозможно оторвать взгляд.
– Закройте дверь.
– С удовольствием, – ответил я, загораживая обзор нескольким коллегам, которые, проходя мимо, рассматривали меня с плохо скрываемым любопытством.
– Нет необходимости повторять, что такие ошибки не должны повторяться. Вы не имеете права приводить сюда подозреваемых без веского повода. – Она повторила слова комиссара, усаживаясь в кресло. – Более веского, чем нынешний.
В этот день ее темные волосы были распущены. Ей это шло, делало моложе, и мне она показалась гораздо более привлекательной, чем я мог себе в том признаться. Но я мигом отогнал от себя суетные мысли.
– Полностью согласен. – Я кивнул заставляя себя сосредоточиться.
– Вы меня за дурочку принимаете? – спросила она, удивленная тем, каким я вдруг стал послушным.
– Ни в коем случае. Просто я не допускаю мысли, что преступления случайны, поэтому оптик никак не подходил на роль убийцы. Настаиваю, что во главе угла стоят близнецы. Мы должны перестать отвлекаться на мелочи и заняться ими.
– Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Я лично звонила директору пенитенциарного центра; она настаивает, что Тасио не пользуется привилегиями и не имеет доступа к интернету, как и остальные заключенные. Когда я заявила, что он поддерживает контакт с кем-то извне и пишет твиты под своим именем, она возразила, что ограничить посещения имеет право только по специальному распоряжению судьи. Ограничивать посещения без приказа противозаконно и нарушает права узников тюрьмы.
– Какое впечатление она на вас произвела?
– Она была очень любезна, но мне показалось, что по какой-то причине она покровительствует Тасио. Как бы то ни было, мы ничего на этом пути не добьемся. Надо действовать иными способами. Несколько дней назад мы потребовали Центральный отдел по информационным технологиям нашего подразделения закрыть аккаунт @scripttipsfromjail. Служба поддержки «Твиттера» ответила положительно, сообщив о судебных документах, предоставляемых в подобных случаях, но предупредила, что процесс может растянуться на недели.
– Пустая трата времени, – возразил я. – Даже если аккаунт закроют, это никак нам не поможет.
– Почему вы так думаете, инспектор?
Боже, как намекнуть ей, чтобы она перестала называть меня «инспектор»?
– Потому что Тасио или его сообщник используют хэш-тег #Кракен, и идея родилась в социальных сетях. Его использует всякий, кто хочет оставить свой комментарий по поводу недавних двойных убийств. Остановить это невозможно. Нельзя убедить «Твиттер» аннулировать все статусы, которые содержат этот хэштег. Если закроют популярный аккаунт, Тасио свяжется со своими подписчиками, открыв другой и используя тот же хэштег. В нескольких твитах он убедил бы их, что это по-прежнему пишет он лично. Мы можем аннулировать второй аккаунт, затем третий, но, как мы уже говорили, процесс займет не одну неделю. Тасио всегда будет впереди. Как говорит мой дед, нельзя поставить ни дамбу в море, ни двери в поле. Поверьте, если кому-то не нравится, что имя Кракен высвечивается на всех экранах виторианских и национальных телефонов, то этот человек – я. Но я сразу понял его игру. На просторах социальных сетей мы попросту не можем победить. Кстати, как насчет IP-адреса, с которого мне отправили электронное письмо?
