Я пожал плечами. Посмотрел ей вслед и снова пожал плечами.
Забрел в ближайшее кафе. Попросил пива.
– Вам какое пиво – светлое или темное?
– Светлое.
– Светлого нет.
– Тогда темное.
– Темного тоже нет.
– А какое есть:
– Никакого нет.
Пришлось заказать водки.
Я подсел к мужчине в усах и кепке. Сказал, что пятнадцать минут назад выступал по телевидению. Мужчина посмотрел исподлобья, допил пиво и ушел.
Я спросил, почему ему дали пиво, а мне не дали. Буфетчица ответила, что налила ему последнее. После чего отпустила две кружки мужчине без кепки и без усов.
Рассердиться должна была Наташа, а рассердилась Настя. Я нарушил все правила, но этот балаган поднимет Наташин рейтинг, а Настя – в обидках.
Я никогда не знаю, как себя вести, но иллюзорные миры иногда принимают меня, а реальный упорно отталкивает. Как недавний мужик в усах и кепке. Как буфетчица. Как гопники. Как врач-матерщинник.
Помню, в первом классе мы выбирали командира октябрятской звездочки.
– Кто достоин быть командиром второй звездочки? – спросила учительница.
Я встал и сказал:
– Я.
– А других достойных кандидатов ты не видишь? – спросила учительница.
– Нет, – сказал я.
Я получил четыре голоса «против» и один «за». Мой собственный.
«Наверное, с этого все и началось», – подумал я и заказал второй графин.
А может быть, с детского сада. Я хотел приручить улитку. Надо мной смеялись. Когда улитка сдохла, я устроил ей похороны. На них никто не пришел.
Я положил улитку в спичечный коробок и закопал. Откуда в детском саду я взял спичечный коробок? Не помню. Помню, что я стоял над могилой улитки и плакал. Не из-за улитки, а потому, что никто не пришел. Все меня посылали. Куда – не помню. Но куда-то определенно посылали.
«Держи свои чувства при себе, братан», – решил я. Нет, я не мог такого решить в детском саду.
Еще помню, как увидел мальчишек, поливавших друг друга из брызгалок. Я не знал устройства брызгалки, я до сих пор с техникой не в ладах. Я налил воды в стеклянную бутылку и пытался выжать из нее струю. Надо мною посмеялись и дали пинка.
Больше о раннем детстве я ничего не помню.
– Можно с вами поговорить? – спросила женщина в возрасте от тридцати до семидесяти.
– Нет, – ответил я.
– Между прочим, мне очень одиноко.
– Мне тоже, – сказал я и налил ей водки.
Она жаловалась на жизнь, но я не слушал. Заказал ей еще графин и ушел.
Переходя улицу, увидел ментов.
– Этих только не хватало, – сказал я и грязно выругался.
Я, собственно, хотел не сказать, а подумать. Но как-то само собой произнеслось вслух. Зигмунд Фрейд сделал бы по этому поводу немало ценных наблюдений, но мне было не до основоположника психоанализа.
Менты спросили документы. Я показал паспорт. Старший положил его себе в карман.
– Хорош, мужики, я просто пошутил.
Менты заржали. В принципе, их можно понять. На шутку моя тирада не тянула, хоть они и не были знакомы с особенностями моего юмора. В последнее время эти особенности я сам почти перестал узнавать.
– Давайте по-хорошему, – сказал я. – Забирайте деньги, а меня отпустите.
Менты снова заржали:
– Деньги мы и так заберем.
– Куда предпочитаешь – в отделение или в вытрезвитель? – спросил старший.
Мне доводилось бывать и там и там. Я предпочел отделение.
В обезьяннике было скучно. Хотелось курить, но сигареты забрали вместе с деньгами. Атмосфера располагала к тому, чтобы продолжить рассуждения.
Вот, говорят, бывают честные менты и продажные. Честных я, предположим, не встречал, но верю на слово. Вопрос в том, какие хуже. Честные не забрали бы у меня деньги, но отвезли бы в вытрезвитель. Деньги забрали бы там.
Если б в вытрезвоне попались честные, они отдали бы деньги и повезли меня в суд. А я не хочу в суд. Пусть лучше берут деньги. Я не хочу играть с ними по их правилам. К счастью, они тоже по ним не играют.
Значит, само деление ментов на честных и продажных ложно. Оно абстрактно, неконкретно, внеисторично. Правильнее делить ментов на приличных и неприличных. Один раз в жизни мне встретились приличные менты.
Сколько-то времени назад я работал в Луге. Жил в каком-то бараке на окраине. Окраина Луги – это… ладно, этого не объяснить.
Ночью я вышел из ресторана «Русь» и стал ловить машину. Остановился ментовский «козелок».
– Попался, – радостно воскликнули менты.
– Что значит «попался»? – говорю. – Я сам вас остановил.
Они опешили и чуть ли не с робостью говорят:
– Но ты же пьян.
Они ожидали гневной отповеди. Дескать, ни в одном глазу, разве что кружку пива. После этого они бы знали, что делать.
– Естественно, – говорю, – пьян. Было бы странно, если бы в два часа ночи я вышел из ресторана «Русь» трезвым.
Их привычное представление о мире рушилось на глазах. Они спросили, причем заискивающим тоном:
– И что будем делать?
– Отвезите, – говорю, – меня домой.
Первым нашелся сержант:
– С тебя пузырь.
– А где мы будем его пить? – спросил старшина. Он спросил сержанта, но ответил я:
– Хата есть. Не проблема.
– Ладно, – говорит старшина, – только ехать придется сзади.
Я уселся назад, на зарешеченное место, предназначенное для в меру опасных преступников, и мы поехали в магазин.
Остановились. Меня вывели. Я запротестовал:
– Я не хочу в этот магазин. Поехали в «Элитные спиртные напитки».
– Хорошо, – сказал старшина и посмотрел на меня с уважением. Потом с меньшим уважением посмотрел на сержанта и велел ему поменяться со мной местами. Сержант уселся на место для в меру опасных преступников, и мы поехали.
Менты оказались душевными людьми. Всю ночь мы пили, болтали и слушали тюремный шансон. Сначала нам мешала рация. Она бесконечно трындела. Видимо, вызывала моих собутыльников на места преступлений. Через полчаса они ее вырубили.
– Мешает, – сказал старшина.
Я понимающе кивнул.
Наверное, с точки зрения жертв преступлений мои менты выглядели не такими отличными ребятами, какими казались мне. Но в Лужском районе плохие дороги, так что менты все равно не успели бы помочь жертвам преступлений. К тому же, если менты не составили протокола, значит, и преступления не было. А без преступления – какие могут быть жертвы?
