– Я арендовал его на полгода, – сказал Громбов и протянул связку ключей. – Теперь здесь будет наш офис. Могу показать твой кабинет.
Кабинет оказался среднего размера комнатой с казенной офисной мебелью. Я плюхнулся в кресло и прокрутился два раза. Меня всегда бесили подобные кабинеты, но одно дело заходить в них в качестве просителя и совсем другое, когда ты полноправный хозяин.
Сняв с телефонного аппарата трубку, я ткнул в первую попавшуюся клавишу.
– Слушаю вас, – ответила Людочка.
– Я же велел приступать к работе завтра.
– К работе – завтра, а пока осваиваюсь.
– Это правильно, – похвалил я секретаршу.
У меня есть секретарша… Как ни странно, мне нравился мой новый статус. В каждом из нас сидит маленький начальник, которому свойственно разрастаться до космических масштабов, но который начисто лишен умения сжиматься обратно.
– Ваша контора не разорится? – спросил я у Громбова.
– Контора не разорится, – сказал Громбов, вешая на стену отрывной календарь, – а ты, когда здесь находишься, лишнего не болтай.
– И стены имеют уши?
– Эти стены различают шепот на расстоянии ста пятидесяти шагов. Сам занимался установкой аппаратуры.
Приятного мало, но искренность подкупала.
Вернулся Пожрацкий. Настя с Людочкой накрыли на стол, во главе которого усадили меня. Гаврила, временно исполняющий обязанности официанта, разлил четырехзвездный «Арарат» по пластиковым стаканам, и я поднялся, чтобы произнести свой первый и, разумеется, не последний тост в качестве лидера Интербригады.
– Поначалу мне не хотелось заниматься этим делом. Но теперь я вижу, что дело хорошее. Правильное дело. Пожалуй, единственное, за которое мне не стыдно. Сегодня я видел звериный оскал национализма, и этот оскал был злобным, тупым и трусливым.
– Где ты увидел оскал? – поинтересовался Троеглазов. – По-моему, сегодня нас окружали на редкость приятные люди.
– Я видел оскал в соседней подворотне. Каждый из вас может увидеть его на любой улице, в любой подворотне, на каждом углу, хочет он этого или нет. Я не хочу. С меня хватит. Национализм – религия рабов, а мы свободные люди.
Я сел. Я был искренен в этот момент.
– А вы не хотите что-нибудь сказать? – обратился к Громбову захмелевший Троеглазов.
– Хочу, – сказал Громбов. – Не стоит слишком обольщаться. Знаете ли вы историю такой страны, как Либерия?
– Смутно, – ответил знающий все и про всех Канарейчик.
– Слушайте, – сказал Громбов. – Добившись независимости, Североамериканские штаты начали в ускоренном темпе развивать промышленность на севере и рабство на юге. А вот север юга застрял на полпути. Там негров-рабов в массовом порядке освобождали. И к двадцатым годам девятнадцатого века по США разгуливали двести тысяч свободных, но сильно ограниченных в правах негров.
– Ужас! – воскликнул Пожрацкий.
– В чем ужас?
– Негры на свободе разгуливают.
Я велел Пожрацкому заткнуться. И замечание неуместное, и перебивать Громбова, который, возможно, в первый и последний раз решил произнести речь, по меньшей мере, кощунственно.
Однако Громбова слова Пожрацкого совсем не смутили, как не смутили бы вообще никакие слова.
– Свободных и неограниченных в правах белых это сильно тревожило, – продолжал он. – И они создали Американское колонизационное общество. Очень странная организация. Мягко говоря, разношерстная. В ней объединились филантропы и расисты, борцы за отмену рабства и плантаторы. Все они считали, что свободным неграм нечего делать в Америке. Лучше им уехать обратно в Африку, для их же собственного блага.
– Почему?
– Во-первых, негры безнравственны. Во-вторых, склонны к преступлениям. В-третьих, они никогда не смогут стать нормальными гражданами из-за умственной неполноценности. Заметьте, я этого не утверждаю. Более того, я с этим не согласен. Так говорили члены Американского колонизационного общества. – Громбов сделал паузу. – В-четвертых, негры отнимают рабочие места у белых. И наконец, плантаторы уверяли, что свободные негры подбивают рабов к восстаниям.
Общество получило поддержку конгресса. Не только моральную, но и вполне материальную – сто тысяч долларов.
– Завтра же обращаюсь в конгресс за поддержкой, – снова встрял зам по финансам, которому на этот раз велели заткнуться хором.
– Мы обсудим этот вопрос, – сказал Громбов, – но сейчас я хотел бы продолжить. В 1820 году первый корабль с неграми отплыл в Западную Африку, где они основали колонию и назвали ее Либерией. Название, как вы поняли, происходит от слова «свобода». Колонизационное общество продолжало работать – выкупать рабов и оплачивать им переезд в Либерию. Люди со злыми идеалами делали доброе дело.
– Не надо намеков, – закричал вконец захмелевший Троеглазов. – Мы люди с добрыми идеалами и дело делаем доброе.
– Как вам будет угодно, – сказал Громбов. – Оказалось, что негры, пока жили в Америке, стали настоящими янки, ловкими и предприимчивыми. Они провернули сделку с вождями местных племен. Подарили вождям разных полезных товаров: шесть ружей, ящик бус и два ящика табака – на общую сумму в пятьдесят долларов и получили в обмен прибрежную территорию. А потом начали просто-напросто захватывать приглянувшиеся земли. Довольно скоро республика Либерия стала независимым государством.
– И что дальше?
– Казалось бы, недавние рабы должны быть гуманнейшими людьми. Ничего подобного. Американские переселенцы называли себя американцами или америко-либерийцами, а местных негров считали людьми второго сорта, безнравственными, преступными и умственно ограниченными. Всячески их притесняли и ограничивали в правах. Если в других африканских странах белая верхушка правила черным населением, то в Либерии черная верхушка выходцев из Америки угнетала черных же аборигенов. Местные негры, составлявшие громадное большинство населения, оказались в точно таком же положении полурабов, в каком пришлые негры еще недавно пребывали в Америке.
– Ужас, – встрял Пожрацкий, но на этот раз никто не велел ему заткнуться.
– Чем все закончилось? – спросила Настя, которую, к моему глубокому удивлению, история либерийских негров задела за живое.
Громбов, к еще большему моему удивлению, мастерски выдержал паузу и закончил речь:
– Сейчас Либерия занимает сто восьмидесятое место по ВВП на душу населения. Ниже Эфиопии и Афганистана.
– Почему? – спросила Настя.
Громбов сдвинул брови:
– Потому что рабы всегда остаются рабами.
Воцарилось неловкое молчание.
– Ерунда, – закричал я. – Троеглазов ужрался, но он прав. Просто люди со злыми идеалами не могут делать доброе дело, а мы люди доброй воли и самых высоких идеалов.
