«Я уж спрашивал… Батогом поперёк спины получил».
Оленюшка задумалась. В который раз, и всё без толку. И не
такова вроде неправда, чтобы суд судить и виру истребовать, подавно – месть
мстить. Но и не спросишь посереди торга: да что ж ты, друг Заяц! Я тебе – мёдом
разбавленным за ту верёвку платил?.. Да… Пятнистые Олени сами никогда не
засылали сватов ни к Лосям, ни к Тайменям. Тоже помнили о подобных обидах.
Десятилетия назад нанесённых. А что? Старики правы. Ослабни строгая память – и
вовсе не станет в людях стыда. Не станет закона.
Только легче ли от таких мыслей, если Шаршаву Щегла того
гляди на ней – нелюбимой – женят родители? Заюшку милую заставят забыть?..
И она по слову матери примет нелюбимого мужа, воспретит себе
думать про когда-то встреченного Серого Пса?..
И вновь тихо в кузнице, только потрескивает еле слышно
лучина в красивом, на сказочный цветок похожем светце. И сидят друг подле друга
парень и девушка. Ни дать ни взять брат и сестра…
Иногда происходят-таки чудеса:
Взяли с улицы в дом беспризорного пса.
Искупав, расчесали – и к морде седой
Пододвинули миску со вкусной едой.
Вполовину измерив свой жизненный круг,
Он постиг благодать человеческих рук.
И, впервые найдя по душе уголок,
На уютной лежанке свернулся в клубок…
Так оно и пошло. Стал он жить-поживать,
Стал по улице чинно с Хозяйкой гулять.
Поводок и ошейник – немалая честь:
«У меня теперь тоже Хозяева есть!
Я не тот, что вчера, – подзаборная голь.
Я себе Своего Человека завёл!»
И Хозяйка гордилась. Достигнута цель —
Только ей покорялся могучий кобель…
А потом на прогулке, от дома вдали,
Трое наглых верзил к ней в лесу подошли.
И услышали над головой небеса,
Как она призывала любимого пса…
Вот вам первый исход. Спрятав хвост между ног,
Кобелина трусливо рванул наутёк.
Без оглядки бежал он сквозь зимнюю тьму:
«Этак, братцы, недолго пропасть самому!
Ну и что, если с ней приключится беда?
Я другую Хозяйку найду без труда.
Ту, что будет ласкать, подзывая к столу,
И матрасик постелит в кухонном углу…»
А второй был на первый исход непохож.
Пёс клыки показал им, и каждый – как нож!
«Кто тут смеет обидеть Хозяйку мою?
Подходите – померимся в честном бою!
Я пощаду давать не намерен врагу!
Я Хозяйку, покуда живой, – сберегу!
Это право и честь, это высший закон,
Мне завещанный с первоначальных времён!»
А теперь отвечай, правоверный народ:
Сообразнее с жизнью который исход?
2. Знамение
Всем известно, что на равнинах Шо-Ситайна обитает гораздо
больше скота, чем людей.
Несведущие иноземцы даже посмеиваются над меднокожими
странниками равнин, называя их то собирателями овечьего навоза, то пожирателями
вонючего сыра, то нюхателями пыли и ветра из-под конских хвостов. Шо-ситайнцы
не обижаются. Что взять с чужестранцев! Да и следует ли обижаться на очевидную
глупость? Она лишь создаёт скверную славу тому, кто изрекает её. Придумали бы
ещё посмеяться над почтенным мономатанским купцом – за то, что он больно много
золота скопил в сундуках!
Равнинный Шо-Ситайн – большая страна. Её племена говорят на
нескольких языках, не вполне одинаковых, но близких, как единокровные братья.
Большинство слов общие для всех. Одно из таких общих слов обозначает богатство.
И оно же во всех шо-ситайнских наречиях обозначает скот. Хозяйственного,
зажиточного человека так и называют: «сильный скота». И другого слова для
наименования достатка нет в Шо-Ситайне. Не понадобилось за века, что живут
здесь кочевые кланы, а степную траву топчут их благодатные табуны и стада.
Иного богатства шо-ситайнцам не надобно.
Самые рассудительные из чужестранцев, справедливо признавая
скот как богатство, всё же числят его не самым истинным и высоким символом
изобилия. Не таким всеобъемлющим и совершенным, как золото. Имея золото,
говорят они, ты сумеешь купить себе всё остальное. И корову, и коз, и овец. И
коня, чтобы объезжать пастбища, и собаку, чтобы всё сторожила.
Ну да, хмыкнет в ответ шо-ситайнец. Золото. Хорошая штука,
конечно. Много славных и полезных вещей можно приобрести на торгу в городе,
когда звенит в кошеле золото, вырученное за проданный скот. Но всему своё
место! Ты встань-ка посреди пустошей Серой Коры, где во все стороны на множество
поприщ – лишь белёсые глиняные чешуи, высушенные солнцем, словно в печи. Даже
перекати-поле, занесённое в те края ветром, взывает к Отцу Небу и просит нового
ветра – убраться поскорей из погибельного места. Ну и что ты будешь делать там
со своими золотыми монетами? Унесут они от погибели тебя, обессилевшего? Укажут
дорогу к воде? Оборонят, наконец, от степных волков и гиен?.. И которое
богатство тогда покажется тебе истинным, а которое – ложным?
Так подумает про себя шо-ситайнец, но вслух спорить не
станет. Нехорошо это – спорить, ибо в споре сшибаются, как два безмозглых
барана, самомнение и упрямство, и что бы ни победило – всё плохо. Не станет
кочевник и похваляться числом своих стад, ибо так поступают только глупцы.
Глупцам невдомёк: и золото в сундуках, и отара на пастбище – мимолётны, словно
кружевной иней, которым заморозок одевает траву перед рассветом. Набежит туча,
омрачит благой лик Неба… и золотом поживятся разбойники, а стадо выкосит мор,
или вырежут вечно голодные волки… или угонят в ночи лихие молодцы из
враждебного клана.
Поэтому, случись хвастаться, разумный шо-ситайнец не станет
бахвалиться овцами и коровами, знающими его голос. Меднолицый житель степи со
скупой гордостью упомянет о тех, чья доблесть не даёт его достоянию улететь по
ветру, уподобившись путаным шарам перекати-поля. О тех, чьё присутствие рядом с
ним возвещает всему поднебесному миру: вот свободный человек, мужчина и воин. О
тех, чьи предки с его предками сто поколений грелись возле одного огня, пили
одну воду и ели один хлеб…
Он неторопливо расскажет вам о друге-коне и верной собаке.
Все знают: пригнав в Тин-Вилену скот и выгодно сбыв его на
торгу, шо-ситайнец сначала потратится на дорогую уздечку для славного жеребца.
Потом велит мастеру кожевнику наклепать золотые бляшки на ошейник могучего
кобеля: по числу убитых волков.
А подарки любимой жене и украшения дочкам-невестам он
отправится покупать уже в-третьих.
