Венн, лишь недавно впервые увидевший море и ни о каких
плаваниях даже отдалённо не помышлявший, только и придумал спросить:
«А скажи, почтенная, где она, эта… как ты её назвала…
Тин-Вилена? И что мне там делать?»
«Это город по ту сторону Западного океана, на материке,
лежащем дальше Аррантиады, – спокойно пояснила сумасшедшая. Так спокойно,
как если бы речь шла о поездке к родичам за два дня пути. – В этом городе
ты встретишься с братом, которого разыскиваешь. Только не такова окажется ваша
встреча, как ты себе представляешь. И придётся тебе ещё потрудиться, чтобы
отличить мнимых братьев от истинных…»
Сколько раз с тех пор Волк вспоминал давний разговор на
берегу дремотной речушки. Весь, слово за словом!
Да. Мы испрашиваем знамения у Богов и готовы роптать, если
нам кажется, будто Небо медлит с ответом. А когда Боги глаголят ясно и внятно,
мы опять недовольны. Ибо толкование, которое любезно нашей душе, далеко не
всегда совпадает с тем, что в действительности готовит завтрашний день…
* * *
Тем не менее бой начался так, как даже в самой дерзкой мечте
не решился бы вообразить Волк. Вот хозяева спустили питомцев… и Молодой бросил
себя вперёд с такой свирепой стремительностью, что толпа зрителей отозвалась
восхищённым вздохом. Старый – мудрено ли! – чуть-чуть опоздал взвиться
навстречу. Кобели гулко сшиблись в воздухе посередине прыжка, в полусажени от
земли… и перекувырнулись, увлекаемые разгоном Молодого. Приземлились они
порознь, почти в том самом месте, откуда брал разбег Старый.
«Неужели?.. – стучала в висках венна одна-единственная
мысль. – Неужели это вправду знак благосклонности Богов и у меня в
поединке всё тоже сложится именно так?..»
Он жаждал и не решался поверить…
Разочарованный голос Винойра, прозвучавший рядом, нарушил
его восторженное созерцание. Почему-то Волка мгновенно окатило холодом, как
бывает, когда оказываешься лицом к лицу с непоправимым и понимаешь это нутряным
чутьём, верней и быстрей осознанного разумения. Волк ощутил, как по спине
разбежались мурашки, но всё же заставил себя спокойно спросить:
– Никак болеешь за Старого?
– Да нет, – ответил шо-ситайнец. – Скорее уж
за Молодого. Из него, пожалуй, может выйти большой победитель.
– А из Старого?
– Из Старого – нет. Он же бьётся только потому, что
какой-то нахал вздумал бросить ему вызов. Он вернётся домой и думать забудет
про Круг. А Молодому здесь ужас как нравится. Ему, я думаю, и по ночам битвы
снятся. Жаль только – щенок ещё, совсем драться не выучился…
Волк стоял точно политый зимней водой из колодца, чувствуя,
как деревенеют и перестают слушаться губы.
– Почему? – услышал он собственный голос и
подивился его невозмутимости. – Этаким ударом быка можно на колени
поставить!
– Вот пускай бы он быков с ног и валил. А чтобы здесь
хорошо биться, надо сразу метко хватать и держать насмерть! Зубы-то у него,
спрашивается, зачем? Для красы одной?
Волк промолчал. Он прислушивался в себе и с отстранённым
удивлением понимал, что ему было страшно. Это был самый настоящий страх,
подобного которому он давно уже не испытывал – и думал, дурак, что нескоро
впредь испытает. Третьего дня, когда прямо перед ним на улицу из харчевни
вывалились подвыпившие корабельщики и вздумали намять ему холку за то, что недостаточно
проворно убрался с дороги, – он их не испугался. Наоборот, он их почти
пожалел. Глупые простецы, привыкшие видеть не истинный облик мира, а его
отражение в хмельной кружке!.. Волк даже не запомнил, сколько их было. Да что
толку считать? Он всем им шеи мог бы переломать прежде, чем они сообразили бы,
что происходит. Мог бы. Он их пальцем не тронул. Первого налетевшего он
отправил катиться кувырком под забор, ещё двое, разом устремившиеся к нему,
запутались друг в дружке, следующий шлёпнулся на задницу и, впав в
задумчивость, остался сидеть… и так далее. Они налетали, размахивая кто
кулаками, кто и ножом, а он, даже не ускоряя дыхания, валял их по земле,
закручивал волчками, устремлял носом в пыль… Пока наконец корабельщики не
начали хохотать, не спрятали вытащенные сдуру ножи и не пригласили его с собой
обратно в харчевню. Он тоже посмеялся, пожелал мореходам доброй пирушки и
отправился дальше… И подумал про себя: вот бы видел Наставник – небось даже и
он не нашёл бы, в чём его упрекнуть…
Ох, Наставник… «Почему я так боюсь? Чего, спрашивается? Ну,
убьёт – так всем нам когда-нибудь умирать…»
До него постепенно доходила причина овладевавшего им страха.
Мы все пугаемся неизвестности. Если бы не пугались, стал бы кто гадать о своём
будущем и идти на поклон к мудрецам, способным провидеть судьбу! Но если
вдуматься – тем и хороша неизвестность, что таит в себе массу разных
возможностей. Непроросшие всходы семян, ещё не брошенных в землю. И всегда есть
надежда что-нибудь изменить впереди, там, во тьме ещё не случившегося.
Совершить поступки, могущие приманить лучшую долю. Воздержаться от деяний,
способных устремить цепь событий к горестному исходу…
Но если всё заранее предопределено и ты это знаешь? Не
страшнее ли чувствовать себя осуждённым, которого ведёт к плахе палач, –
приговор оглашён, и его не изменит ничто, никакое усилие твоего духа, никакое
напряжение тела… Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал – лишь виднее становится
мёртвое сияние топора, ждущего впереди… Зачем тогда всё? Зачем слова и поступки,
зачем размышлять о Зле и Добре, делать выбор и сомневаться в его правильности,
если от этого всё равно ничего не зависит?.. Если Хозяйка Судеб уже выпряла
нить и занесла острые ножницы и ты доподлинно знаешь, сколько витков осталось
крутиться веретену?..
Страшна неизвестность, но предопределённость – хуже стократ.
Поняв это, Волк рад был бы вернуть унёсшуюся молитву. Но этого, как и вообще
способности вернуть слово, слетевшее с языка, не дано никому.
Или он устрашился предопределённости только потому, что она,
по мнению Винойра, ничего хорошего ему не сулила?..
…А поднявшиеся псы схлестнулись вдругорядь уже не столь
бешено. Наскочив один на другого, просто поднялись на дыбы, покачиваясь и
борясь в стойке на широко расставленных задних лапах… Впрочем, «просто» – так
сказал бы лишь тот, кто ни разу не видел подобной борьбы собственными глазами.
А кто видел, тот знает, что, вздыбившись свечкой, степной волкодав на голову
превосходит взрослого немаленького мужчину. Скребут пыль мощные задние лапы,
упираются, бьют тупыми когтями передние, хрипят и ловят чужое движение
клыкастые пасти, разинутые столь широко, что, кажется, вовсе не положено
собачьей пасти так раскрываться…
Псы вертелись, и вышло, что Волк встретил взгляды обоих.
Глаза Молодого искрились удалью и свирепой уверенностью в близкой победе. Глаза
Старого… Вот тут Волк понял, что Винойр был тысячу раз прав. Матёрый,
украшенный сединой кобель не ярился, не подстёгивал себя кровожадным злым
рыком. Он был очень спокоен. Он без суеты отражал стремительные наскоки
соперника, в котором наверняка распознал недавно взматеревшего щенка. Старый
был вполне уверен в себе и попросту ждал, чтобы Молодой сделал ошибку, как-то
открылся. Или постепенно выдохся, плясавши-то на задних лапах, – тяжкая
трата сил для всякого пса. И вот тогда Старый преподаст ему урок, отучая от
излишней самонадеянности. Доходчивый и весьма жестокий урок…
