Винитар тем временем успел искоса присмотреться к жрецу и
отметил то, что, по его мнению, следовало отметить. Ладное, гибкое, мускулистое
тело, подходившее скорее воину или охотнику, но никак не смиренному служителю
Богов, взыскующему книжной премудрости и просветления духа. Широкие жилистые
запястья, крепкие пальцы, мозолистые ладони…
«И что? – спросил он Хономера. – На сей раз ты
хочешь, чтобы твоим воином стал я? Или сам намерен сражаться?»
К его некоторому удивлению, жрец рассмеялся.
«У здешнего народа, – сказал он, – есть присказка
о простаке, который, шагая в темноте, вновь и вновь наступает на грабли и никак
не поймёт, кто же это так ловко бьёт его по лбу. Нет, сын Винитария, я не хочу
повторять однажды сделанную ошибку. Теперь мы с братьями трогаем души людей
притчами
[9]
о смертной Матери божественных Братьев, скромно
надеясь, что сольвенны поймут красоту нашей веры и увидят её преимущество перед
поклонением… – тут он презрительно скривил губы, – Матери Живе,
которому они до сих пор здесь предаются. И в этом деле, кунс, ты мне уж никак
не помощник».
Хономер замолчал. Винитар понял: жрец сказал ему всё, что
собирался сказать.
«Я не буду благодарить тебя, – проворчал
мореплаватель. – Потому что ты пришёл сюда сам и окликнул меня по
собственному желанию, а я тебя за язык не тянул. Лучше я тоже расскажу тебе про
одного человека. Быть может, его участь заинтересует тебя».
«Кем же он был?»
«Твоим единоверцем. Он носил жреческие одеяния, как и ты,
хотя далеко не такие яркие. Я в то время только-только надел меч, а он был уже
стар. Его приютили наши соседи, венны из рода Серого Пса. Их дети добывали для
него берёсту, и он записывал сказания этого народа».
«Записывал? Вместо того, чтобы обучать их истинной вере?
Странный жрец… Стоит ли удивляться, что к возрасту почтенных седин он не
сподобился достичь сколько-нибудь высокого сана!»
«Может, ты и прав, но дети веннов приветствовали его так,
как приветствовал меня ты, потому что желали порадовать старика. Я думаю, они
крепче уважали вашу веру и больше знали о ней, чем те, перед кем ты
проповедуешь, Хономер».
«Я поразмыслю над твоими словами, – после некоторого
молчания пообещал жрец. – Ибо сказанное разумным язычником бывает куда
более достойно работы ума, нежели праздная болтовня иных правоверных. Так что
же сталось с этим жрецом? И не припомнишь ли, кунс, как его звали?»
Винитар ответил:
«Как его звали, о том спрашивай не меня, а человека, который
держит ручную летучую мышь. Он был в числе веннских детей, слушавших почтенного
старца, и в его познаниях ты мог сам убедиться, если только вправду был с ним
знаком. Что же до судьбы старика… Он пал от рук комесов моего отца, когда они с
оружием явились на праздник, куда их звали гостями. А берестяные книги, которые
он составлял несколько зим, были брошены комесами в костёр. И это я уже видел
сам».
«Никому не дано знать, где и как оборвётся его жизненный
путь, – вздохнул Хономер. – И чего будет стоить труд целой жизни на
суде Близнецов… каким бы значительным он нам самим ни казался. Спасибо тебе за
беседу, сын Винитария…»
«И тебе спасибо. Ты славно позабавил меня», – отозвался
молодой кунс. Позабавил – такова была у сегванов высшая похвала за рассказ, и
он надеялся, что Хономер ещё не успел этого позабыть.
Жрец вновь едва заметно поклонился ему и, повернувшись,
зашагал прочь по деревянной мостовой, опиравшейся на несокрушимые дубовые сваи.
Он не прибавил ни слова, но Винитар разбирался в людях, пожалуй, не хуже, чем
его давно погибший отец. И он понял – повесть о старом жреце глубоко зацепила
Хономера. Винитар не отказался бы узнать почему.
А вот что он знал со всей определённостью – это то, что по
окончании погрузки он скажет дружине: «Наш остров простоял в океане четыре
тысячи лет, и даже великаны не много нового сотворят с ним за месяц или два, на
которые мы задержимся. Я надумал сперва посетить Тин-Вилену!»
А ещё он знал, что Хономер тоже видел людские сердца
насквозь, точно опытный мореплаватель – очертания волн и свечение воды, идущее
из глубин. И значит, тин-виленский ученик Близнецов наверняка уже догадался,
что кунса надобно в самом скором времени ожидать в гости…
…Винитар встрепенулся, как от толчка. Но не оттого, что
палуба «косатки» представляла собой слишком жёсткое ложе, – он не был
избалован и очень редко позволял себе спать на чём-либо более мягком. Нет,
Винитара пробудило от наползавшей дремоты явственное ощущение близкой
опасности. Опасности безымянной, неотвратимой и грозной!..
Первым помыслом опытного боевого кунса было громко подать
голос, поднимая тревогу. Но почему-то – быть может, делая непростительную
глупость – он удержал в себе крик, решив для начала оглядеться и хорошенько
прислушаться. На луну как раз набежала очередная тень; впрочем, кунс,
вскинувшийся на локте, отчётливо видел на кормовой скамье силуэт рулевого. Рысь
сидел совершенно спокойно, сверяя со знакомыми звёздами послушный бег корабля…
«Я действительно превращаюсь в старуху, которой ночью не спится, – с досадой
подумалось Винитару. – Здесь кругом открытое и глубокое море, безо всяких
отмелей и подводных скал. Ветер попутный… О чём я тревожусь?»
Он ещё додумывал эту мысль, когда проворное облачко
соскользнуло с лика луны… и Винитар УВИДЕЛ.
Он увидел скалу, которой просто не полагалось тут быть, но
она была. И совсем близко. Она высилась чуть впереди, грозно и жутко нависая
над правым бортом «косатки». До неё оставалась едва ли сотня шагов. Луна в упор
изливала на неё своё серебро, не ведающее полутеней. Яркий свет озарял все
изломы голого камня, превращая каждый выступ – в разящее лезвие, каждую выбоину
– в бездонный провал.
Странной, страшной и непростой представала эта скала…
Винитар никогда прежде не видел её, но узнал сразу. Нагромождение чёрных,
изъеденных морем утёсов явилось кунсу исполинским конём, вздыбленным перед
прыжком в никуда. Ветер пел, овевая чудовищные копыта, занесённые в бешеной
скачке и готовые вот-вот растоптать маленькую «косатку»… И сидевший в седле
отнюдь не сдерживал каменного скакуна. Одна его рука была простёрта вперёд, над
гривой коня, другая тянулась к мечу. А лицо, изваянное резкими тенями луны…
такой лик мог бы быть у длиннобородого Храмна, когда Он прознал о гибели сына и
бросил на плечи синий плащ мести. Горе и ярость, овеществлённые случайным
расположением камня и прихотью лунного света…
Под копытами Всадника молча клокотало белоснежное кольцо
бурунов, «косатку» неудержимо влекло навстречу погибели – а Рысь, словно ничего
не замечая, всё так же безмятежно вёл судно, доверившись маячкам родных звёзд,
и Винитар отчётливо понимал: даже если закричать прямо сейчас, поднимая всех по
тревоге, – они уже ничего не успеют. Ни вытащить вёсла, ни поспешно
переложить руль. И, хотя не к лицу сегванским воителям умирать вот так, прямо
во сне, даже руки не подняв для защиты, – Винитар почему-то снова не
закричал.
