«Если верна карта Салегрина Достопочтенного, – сказал
он Клочку, – я найду там приметную гору; её вершина видна с островка, куда
я должен попасть. Салегрин, следуя местному преданию, называет эту гору Шипом».
Он даже вытащил карту, чтобы показать её Волку. Самому ему
рассматривать карты когда-то понравилось едва ли не больше, чем даже читать
«путевники» землепроходцев или записи учёных вроде старика Салегрина, досужих
слушать россказни путешественников. Обнаружив в библиотечном чертоге очередное
«Зерцало стран…» или «Начертание земель…», он сразу принимался листать книгу в
поисках карты. Найдя же таковую – тщательно в ней разбирался, перво-наперво
отыскивая места, которые хорошо знал. И, если они оказывались изображены верно,
уже с некоторым доверием изучал всё остальное. Если же, к примеру, на карте
Светынь текла с юга на север, море между северными побережьями и Сегванскими
островами оказывалось узким заливом-притиском, а Самоцветные горы стояли,
оказывается, чуть не на перекрёстке торных трактов, – он крепко
задумывался, следовало ли читать эту книгу или, может, стоило поискать более
дельную.
И вот ещё что было удивительно. Описатели земных устроений,
как правило, не мелочились и карту в своих книгах помещали одну-единственную,
но зато – всего мира. Впервые обнаружив такое, Волкодав попросту оробел перед
дерзновенной смелостью учёного мужа, посягнувшего уместить на бренном листе
сразу всё созданное Богами. Потом, помнится, он присмотрелся – и там, где
полагалось бы змеиться верхним притокам Светыни, увидел ничем не заполненное
пятно. Пустоземье, гласила сделанная красивыми буквами надпись. На этом,
помнится, венна сразу оставила благоговейная робость. И в дальнейшем он
высматривал в книгах карты менее смелые по охвату, зато верные и подробные.
Салегрина же ему когда-то хвалил ещё Эврих, повсюду таскавший с собой его
книгу, переписанную мелким уставом нарочно для удобства в пути. Найдя
Салегриново «Описание…» в храмовой библиотеке, венн обрадовался ему, точно
старому знакомцу, – и, листая страницы, действительно узнавал отрывки,
которые, бывало, вслух читал ему Эврих. И вот теперь он сам прочёл знаменитую
книгу – дотошно, от корки до корки, как выражались некоторые учёные люди. И,
конечно, предостаточно нашёл у Салегрина непроходимого бреда. Вроде того, что
Галирад якобы основали три брата-сегвана, а из четырёх колен вельхского народа
коренным было-де западное. Однако карты в книге – своя при каждой главе –
оказались на удивление толковыми, и Волкодав потратил немалое время,
перерисовывая некоторые из них для себя.
Ну а эта – Озёрный край от северного побережья до самого
Заоблачного кряжа – недаром составила его особенную заботу. Он с самого начала
верил, что поселился в крепости не навсегда. Знал, что приложит к тому все
мыслимые усилия, да и Боги в небесах не бездельники… Не ведал только, когда
вернётся свобода. И вот – день настал, и они с Клочком обозревали на карте
дорогу, на которую он уже завтра должен был ступить.
Пятки, правду молвить, чесались.
«Далёкий путь…» – только и проговорил Волк. И это был
единственный намёк на приступ удивительного бессилия, поразивший Наставника в
поединке, который молодой венн позволил себе сделать. Далёкий путь… Как же ты
преодолеешь его? И сумеешь ли преодолеть? Если бы только я смог пойти вместе с
тобой!
Действительно, странное и малоприятное нездоровье,
превращавшее мир в скопище зольно-пепельных теней, продолжало посещать
Волкодава. Впрочем, таких безобразий, как во время достопамятного поединка,
более не приключалось. Дело, наверное, было в том, что он сразу перебрался
ночлежничать в корчму Айр-Донна и каждый день лакомился сметаной. А потому
Волкодав крепко надеялся, оставив далеко за спиной каменные своды и стены,
негодные для жизни человека, покинуть с ними и хворобу.
«Далёкий путь!.. Верно сказано, да не очень! –
приосанились три молодых итигула – Йарра, Мааюн и Тхалет, весьма кстати
заглянувшие в Тин-Вилену навестить Волкодава. – Не поприщами измеряют
протяжённость дороги, и не бывает она слишком далёкой, если пролегает через
земли друзей. Половина Озёрного края ест с нами хлеб, а кто не ест с нами
хлеба, те торгуют, хотя бы через соседей. Они снарядят лодки и станут
передавать тебя из деревни в деревню как самого дорогого гостя, Волкодав,
потому что ты побратим итигулов!»
Венн добросовестно попытался представить себе подобное
путешествие. Ничего не получилось.
Однако трое парней из долины Глорр-килм Айсах словами не
ограничились.
Мааюн, самый старший и самый суровый, вплётший прошлой
осенью в волосы цветные шнурки женитьбы, присмотрелся к Салегриновой карте:
«Вот здесь, в Захолмье, около устья Потешки, живёт человек,
у которого останавливался Йаран Ящерица, когда ехал вершить сватовство.
Говорят, этот Панкел по прозвищу Синий Лёд многих там знает. Мой отец тоже
бывал в тех краях и хвалил его гостеприимство. Я назову тебе приметы дороги, а
ещё мы дадим тебе письмо, чтобы Панкел сразу понял, кто это к нему пришёл и как
с тобой поступать».
Письмо!.. За всю свою жизнь Волкодав получил письмо
один-единственный раз. Маленький кусочек берёсты, принесённый на лапке верным
Мышом. Один-единственный раз… Тем не менее он хорошо помнил, сколько тепла и
любви оказались способны уместить несколько слов, торопливо нацарапанных рукой
Ниилит. С той поры письма внушали ему почти такое же благоговение, как и книги…
Вот только больше ему никогда и ничего не присылали. И сам он никому не писал.
Даже то, как составляются письма, он видел только со стороны
– когда они с Эврихом зарабатывали на жизнь в «Сегванской зубатке», каждый
пуская в ход умение, которым владел лучше всего. Волкодав уже тогда обучился
читать на нескольких языках, но, насмотревшись на Эвриха, с поистине
потрясающей, естественной ловкостью извлекавшего из чернильницы слова и целые
фразы, венн поневоле сделал вывод – справедливый, наверное, но от этого не
менее обидный: вот искусство, которым ему не овладеть никогда.
Понятно поэтому его радостное любопытство, когда юные горцы
вознамерились снабдить его в дорогу письмом.
Три года назад он недолго пробыл в селениях итигулов, однако
успел пожить в их домах и был уверен – там от них с Эврихом не прятали никакого
имущества или убранства. А посему, если бы итигулы хранили в своих жилищах
книги, он бы их заметил. Обратил бы внимание. Не такое пристальное, как сейчас,
но обратил бы. Так вот, он не припоминал книг.
И тем не менее – Мааюн говорил о письме! Именно о письме, а
не о какой-нибудь бирке с клеймом, отмечающей собственность, и не о дощечке с
зарубками, могущей быть знаком денежных обязательств!
Волкодав помимо воли ждал, чтобы Йарру или его почти
ровесника Тхалета отправили, как младших, добывать письменные принадлежности…
или, что вероятнее, искать грамотного человека, желающего заработать монетку.
Однако ошибся, и ошибка в кои-то веки раз вышла приятная.
В руках у горцев появились мотки и обрывки ярких шерстяных
нитей, и Мааюн – торжественно, явно по праву старшего – завязал самый первый
узел. Красивый и сложный это был узел, с лепестками, похожими на цветочные,
только у известных Волкодаву цветов лепестки росли всяк сам по себе либо
урождались сросшимися, как у колокольчиков, а у этого – перевивались,
перетекали один в другой. Удивительно и занятно, и не вдруг повторишь.
