А вот речка, открывшаяся Волкодаву внизу, мало
соответствовала мощи обрыва. Белый ручей, через который венну доводилось
прыгать в облике пса, и тот был полноводней. А эта речушка, гордо именовавшаяся
Порубежной, на самом деле представляла собой скопище луж, дремотно перетекавших
одна в другую. Квакали проснувшиеся лягушки, торчали обломанные прошлогодние
камыши… Русло загромождали стволы упавших деревьев, сучья и мусор, принесённый
полой водой, а пойма была сущее болото, густо заросшее местным отродьем
ракитника… Наверное, где-то выше понемногу задыхались родники, питавшие
Порубежную. Или обрушился такой же песчаный склон, где не смогли более
удержаться даже цепкие сосны, – и усмирил в своих тяжких объятиях некогда
норовистую реку, через которую в давние времена был разведан один-единственный
брод.
Теперь этот брод сохранился только в названии погоста. Нынче
на его месте речку можно было перейти, вовсе не замочив ног: от берега до
берега ещё сто лет назад перекинули мост. И перекрывал он даже не говорливый
проток из одной лужи в другую, а всё пойменное болотце. И длиной-то был всего в
десяток мужских широких шагов…
Тем не менее границы следует уважать, ибо некогда каждая,
может быть, разделяла миры. И Волкодав перешёл мостик, не посмеявшись над
нынешним ничтожеством Порубежной.
Перешёл – и двинулся дальше.
Туда, где, отгороженное обширным лесом и последними
складками предгорий, лежало Захолмье.
По своим первоначальным прикидкам он должен был выйти к
озёрам ещё четыре дня назад.
Его путешествие, можно сказать, толком не успело начаться, а
он уже сильно сбился с распорядка, вроде бы очень тщательно высчитанного. Что
же в этом хорошего? Волкодав отлично помнил, как они с Эврихом прикидывали свой
путь к Тилорнову островку и назад, – и по всему выходило, что вернуться
они должны были ещё до конца лета. И ведь денег – в точности как теперь – было
достаточно. И дорога известна. Тоже в точности как теперь. А на деле времени
минуло?..
И Волкодав шёл очень быстро, стараясь наверстать случившуюся
задержку. И мысленно обещал себе впредь, насколько это от него будет зависеть,
подобного не допускать. Чтобы потом снова не пришлось качать головой, вспоминая
собственное корпение над картой: «отсюда досюда… а потом ещё отсюда досюда…» –
и всё только для того, чтобы как из худого мешка посыпались всякие
непредвиденные случайности и наконец – бац! – все расчёты прахом пошли.
Нет уж! Ничего у меня прахом на этот раз не пойдёт. Всё
будет по-моему. И Панкела найду, и на Ракушечном берегу побываю, и в Беловодье
вернусь…
Волкодав очень хорошо представлял себе знакомый дом, возле
которого подрастали, превращались из прутиков в справные деревца молоденькие
яблоньки. Там ждали венна друзья. Тилорн, Ниилит, мастер Варох с внучком Зуйко…
Может быть – Эврих, если только непоседа-аррант не отправился в новое
путешествие…
Вот только, спрашивается, чего ради я туда так бегу?..
Всякий раз, когда Волкодаву доводилось некоторое время
ночевать не абы где, а под дружеским кровом, у людей, которые располагали его к
себе и сами, кажется, успевали за что-то его полюбить, он помимо воли начинал
примериваться к этому дому, мысленно прикидывая: а смог бы я здесь жить? В
смысле, не на месяц и не на два, – на всю жизнь задержаться? Каждый день
выходить из этих дверей, видеть перед собой это поле и огород? С этими людьми
глазами встречаться?..
Иногда он был уверен, что нет. Иногда ему казалось, что смог
бы.
Ну а в Галираде беловодском? Чего ради я туда не чуя ног
тороплюсь? Кому я там особо-то нужен?.. Уж прямо не обойдутся?..
То, что собственноручно выстроенная изба в Беловодье тоже
никогда не станет для него домом, Волкодав понимал совершенно отчётливо. Да,
там обрадуются ему. И он обрадуется, ступив на порог. Да, там ему всегда
найдётся место под кровом и за столом. Но это – не ДОМ.
Дом… Как же ясно он видел его. Яблони в цвету, клонящие
розовые ветви на тёплую дерновую крышу. Пушистый серый пёс, дремлющий на
залитом предвечерним солнцем крыльце. Дорожка между кустами малины, утоптанная
босыми ногами детей. И женщина, выходящая из дому на крыльцо. Эта женщина
прекрасна, потому что любима. Она вытирает мокрые руки вышитым полотенцем и
зовёт ужинать мужчину, колющего дрова…
Его женщина. Его дети. Где они? Где их искать?
Встретит он их на этом свете – или поймёт наконец, что
взлелеял пустую мечту?..
Почти семь лет он тешился мыслью, что женщина будет облачена
в красно-синюю понёву с узором, означающим, что она взяла мужа из рода Серого
Пса. Но, когда возле веси Пятнистых Оленей выросла новая кузница и
девушка-славница стала по вечерам относить мастеру ужин, – Волкодав понял,
что и тут ошибался…
Незачем больше являться туда в пёсьем обличье, позволявшем
ему отыскивать Оленюшку, где бы она ни была. Незачем и в человеческом облике
приходить, как он собирался после возвращения в Беловодье. Чего ради зря
беспокоить тех, кому ты не нужен?..
Но тогда – куда?
Или, может, я до того уже пропитался пылью дорожной, что
вовсе утратил способность корни пускать? Так и буду странствовать неизвестно
зачем, точно перекати-поле, ветром гонимое, пока где-нибудь в землю не лягу?..
Всякого человека время от времени посещают горькие мысли о
бесполезности прожитой жизни и о тщете дальнейших усилий, и Волкодав не был
исключением. И он давно понял: подобные думы – не от благих Богов, любящих
Своих земных чад. Случается, светлые Боги ниспосылают и сомнения, и совестные
зазрения – чтобы одумался человек и свернул с неправой дороги на правую.
Бывает, неслухов Они и наказывают, но наказывают по-родительски, без
жестокости, только вразумления ради. А вот так – зря уродовать душу, отнимая
волю и силы? Нет. Не от Них это. Это нашёптывают холод и смерть, и грех
человеку подолгу вслушиваться в их голоса. Не то можно додуматься до
чего-нибудь вовсе уже непотребного. Вроде того, например, что всякий младенец,
только-только родившись, тем самым уже начинает неостановимое движение к
смерти, а значит, всё тщетно – и стремления, и свершения, и любовь…
Нет уж! Гнать следует подобные мысли, пока не дали они
ядовитых ростков.
Надо исполнить то, что когда-то ещё себе положил. Побывать
на Тилорновом островке. Достичь Беловодья…
А там посмотрим.
После мостика через Порубежную дорога пошла на подъём, и
Волкодав прибавил шагу, усилием тела выжигая в себе все неподобные мысли.
Вечером он устроит привал. И вытащит из мешка баснословную книгу. О чужом мире
и приключениях тамошних Богов, чьи имена всё никак не укладывались у него в
памяти.
Это тоже помогает гнать от себя ядоносные мысли…
На излёте ярильных ночей, когда наступает пора умеривать
благое любострастие и возвращаться на обычные жизненные круги, молодые венны –
а с ними и люди зрелые, но не избывшие в душе задора и озорства, –
предаются бесчиниям.
