Однако чему быть, того не минуешь. Заячья весь придвигалась
всё ближе, и уже было видно, что бесчиния там были в самом разгаре. Во всяком
случае, ворота, коим в обычное время полагалось стоять не просто закрытыми, но
ещё заложенными изнутри брусом, – ворота зияли во всю ширину, не возбраняя
дороги ни конным, ни пешим. Да не просто были распахнуты! – вовсе сняты, и
десяток, не меньше, парней и девок как раз тащили их пускать по реке. Ещё
несколько Зайчат торжественно несли чучело, облачённое в женскую одежду. Можно
было биться об заклад, что наряд утащили из праздничного сундука государыни
большухи, всеми в роду уважаемой и любимой. Сейчас чучело насадят на шест, шест
укрепят на плоту – и счастливый путь по реченьке вниз!.. Потом наступит трезвое
утро, время поправлять и собирать всё, что ныне размечут во хмелю весёлых
бесчиний. Никуда не денешься, придётся разыскивать уплывшие по речке ворота, по
колено в воде тащить их назад и ставить на законное место… если прежде плот не
поймают соседи-Белки да не потребуют выкупа. И все одёжки большухины будут
выстираны и возвращены в старинный сундук. И ежели почтенная предводительница
обнаружит некую убыль и крепко надерёт два-три уха – значит, так тому и следует
быть.
Но это – после! Это – наутро! Сейчас же никто думать не
думает о последствиях – даже о неизбежных, не говоря уже о возможных. Ибо
способность и обязанность их предвидеть отменена вместе с прочими каждодневными
правилами жизни. Так водилось при пращурах, живших ещё прежде самого первого
Зайца, так будет и впредь. Потому что жизнь идёт своим чередом, сменяются
поколения, и каждое должно уяснить, чем кончается дело, если творить что ни
пожелаешь, без рассуждения о завтрашнем дне.
Подумав так, Оленюшка усмотрела в смешливых лиходействах
Зайчат ещё один горький намёк на собственное своё бесчинное поведение… и
запечалилась по новой. Будь у неё в спутницах девка, как есть обнялись бы да
восплакали одна у другой на плече, по вечному женскому обыкновению силясь смыть
горе-кручину. Но, к счастью, Шаршава был парнем, вовсе не склонным, как и
большинство его братьев, заливаться бесплодными слезами, как раз когда жизнь
взывает к немедленным действиям. И кузнец высмотрел: пока молодые Зайцы, тихо
ликуя, собирали чучело предводительницы в путешествие на плоту, – ворота,
вернее, разверстый проход в селение стоял совсем без пригляда.
– За мной! Быстренько!.. – шепнул Шаршава
Оленюшке. Она замялась, силясь что-то сообразить, и тогда он просто ухватил её
за руку и повлёк за собой.
Мало кем замеченные, они проскочили ворота… То есть, ясно, в
их сторону кто-то да поворачивался, но пристально не всмотрелся ни один
приметчивый глаз. Шастают и шастают себе двое опричь остальных, кому какое
дело? Не все же до одного на берегу собрались…
Это, кстати, было воистину так. Проникнув вовнутрь и
тихонько юркнув перевести дух за угол какой-то клети, брат с сестрицей заметили
на другом конце двора некую тень. Согнувшись в три погибели и опасливо ожидая
шагов изнутри, вихрастый Зайчишка чем-то сосредоточенно обмазывал хозяйскую
дверь. Может, чужую, где обитал сверстник, недавно отвесивший тумаков в
родственной потасовке… а не исключено, что и родительскую, то бишь завтра
утречком самому велят отмывать… Уловив запах, распространявшийся по двору,
Оленюшка поневоле принюхалась – и, как ни была напряжена замученная душа,
неожиданно для себя самой громко прыснула смехом. Шкодливый Заинька окунал
мочальную кисть в ведёрко, полное… свежего, отменно вонючего свиного дерьма.
Смех Оленюшки прозвучал до того внезапно, что вздрогнул даже
Шаршава. А юный пачкун, боявшийся быть застигнутым, подскочил и, выплеснув себе
на резвые ножки не менее половины ведёрка, с придушенным, воистину заячьим
писком бросился наутёк. Судя по голосу, это была девчонка, переодевшаяся
пареньком. И что уж её привело именно к этой двери – оставалось только гадать.
Быть может, девичья зависть?..
И, уж конечно, стремительно исчезнувшей Зайке было вовсе не
до того, чтобы рассматривать спугнувших её и определять в них чужаков, без
спросу и приглашения проникших внутрь тына.
– Ну вот, – хмыкнул Шаршава. – Прав я был,
когда говорил: надо к Зайцам идти. Видишь, только пришли, а ты уже улыбаешься.
И потянул сестрёнку прочь, пока из-за осквернённых дверей в
самом деле не выглянули хозяева.
Шаршава никогда раньше здесь не был и понятия не имел, где
следовало искать подругу сердечную. Только то, что её не нашлось на реке, среди
выкрикивавших весёлые непристойности вслед качавшемуся плоту. Это Шаршава
углядел сразу, ибо ведал, что признает милую Заюшку хоть за версту, – ночь
не ночь! Оттого и в деревню сунуться не побоялся, даже зная, что здесь запросто
может нарваться на драку. Но где дальше-то подругу разыскивать, в каком доме, в
которой клети?.. Больно уж велико селение Зайцев, это не маленькие веси
Барсуков или Оленей – один-два больших дома, кругом десяток поменьше…
Долго отчаиваться Шаршаве не пришлось. Уже миновало то
краткое время, когда солнечная колесница светила только исподней стороне мира,
наделяя весеннюю ночь относительной темнотой. Проснулись и подали голоса птицы,
и выручать кузнеца снова подоспел весёлый щегол. Краснолобый птах взялся
перелетать с угла на угол, с крыши на крышу, мелькая жёлтыми полосками на
чёрных крыльях и кося блестящей бусинкой глаза на поспевавших за ним людей. И
только потом чирикнул и пропал. Не серчайте, дескать, но дальше вы уж
как-нибудь сами, дальше я вам не помощник. Не по силёнкам работа!
Шаршава, могучий кузнец, чуть за сердце не схватился,
расслышав негромко звучавший впереди голосок… ЕЁ голосок!.. Задохнулся,
прислонился к бревенчатой амбарной стене… Заюшка пела колыбельную, ласковую и
грустную. Вот, стало быть, отчего и в бесчиниях не участвовала. Выбрала
укромный уголок – и укачивала чьё-то дитя. Ибо так было заповедано Зайцам от
самого Прародителя: что бы с матерью родившей ни сталось – а детям
неприсмотренными не бывать…
Оленюшка обошла заробевшего побратима и первая осторожно
выглянула из-за угла. Она по собственной воле назвала Шаршаву братом, а не
женихом и не усматривала в Заюшке соперницы. Было лишь понятное любопытство: да
какова ж она, та, из-за которой Шаршава на неё, суженую-ряженую родителями,
глянуть не мог иначе как на сестру?..
Едва высунувшись, Оленюшка тотчас поняла, отчего убрался
восвояси звонкий щегол. Перед нею открылся уютный маленький дворик, тихий и
солнечный днём, да и ночью казавшийся продолжением тёплого домашнего мира. Тут
было устроено нечто вроде гнезда, сплетённого из жгутов толстой, пухлой
соломы, – ни ветерок не задует, ни зябкий предутренний холод не
подберётся. Летний ночлег для молодой матери, которой может понадобиться
вынести наружу не ко времени расплакавшееся дитя.
И Оленюшка увидела юную женщину, баюкавшую двойню. Одна
девочка, накормленная, уже смотрела беспечальные младенческие сны. Вторая ещё
копошилась, ещё лакомилась молоком.
Вот тебе, стало быть, Шаршава, и подруга сердечная… Оленюшке
сказать бы про это кузнецу, тихо маявшемуся за углом. Не сказала. Вовсе
позабыла и про названого братца, и про Заюшку с малыми дочками… Засмотрелась на
того, кто оберегал их покой.
